Только проклятые ди Карло, городская группировка Коза Ностры, были крупнейшими дистрибьюторами кокаина в Европе и приближались к этому отличию в Северной Америке, были возмущены нашим шагом. Они устроили засаду на нашу первую встречу тринадцать месяцев назад, и подстрелили меня в бок в качестве сувенира.

Мейсон был племянником Джузеппе, человека, который заманил Козиму в свою паутину, и единственным свидетелем перестрелки в заведении Оттавио, в результате которой она впала в кому. Его так называемая семья очень плохо охраняла, всего-навсего один-единственный телохранитель, который следил за ним всю его жизнь на Уолл-Стрит, как подобранная тень. Было слишком легко похитить его, прежде чем полиция смогла отправить его под стражу для защиты.

Мейсон поморщился.

— Серьезно, чувак, я не знаю, кто им об этом сказал.

— Но ты знаешь, что кто-то это сделал, — предположил я.

Он заколебался, рассеянно слизывая каплю крови, стекающую из уголка его рта.

— Возможно.

Я тяжело вздохнул и позвал Яко.

— Позвони Адриано и скажи ему, чтобы он занялся девушкой.

— Нет! — Мейсон закричал, а затем захныкал от боли, причиненной его потенциально сломанным ребрам. — Блядь.

Я прищурился и жестикулировал своим матовым черным пистолетом Glock G19.

— Ты утверждал, что любишь Козиму, но подверг ее опасности. Теперь ты утверждаешь, что любишь свою сестру, но позволишь, чтобы Адриано причинил ей боль?

— Они убьют меня, — прерывисто прошептал он. — Это все прекрасно и чертовски здорово, когда ты говоришь гипотетически, но на самом деле сознательно променять свою жизнь на чужую совсем другое дело.

— Это правда, — согласился я, возможно, лучше, чем кто-либо, зная, каково это отказаться от своей жизни и всего, что ты знал.

Я сделал это, когда мне было чуть больше двадцати, обменял клюшки для поло на пистолеты, а чистые деньги на грязные. Торе сделал это почти пять лет назад, когда притворился мертвым и изменил свое имя, помогая Козиме и мне, выманив злодея, убившего мою мать.

Смерть была ничем.

Жертвоприношение вот настоящий убийца.

И казалось, что Мейсон не хотел так умирать.

— Ты беспокоишься о том, что ди Карло убьют тебя, когда они в смятении после смерти Джузеппе? Когда ты здесь, передо мной, и вид твоего дерьмового, блядь, лица вызывает у меня желание просверлить пулю в твоей голове? Думаю, у тебя есть более серьезные проблемы, — сказал я, вставая и направляя пистолет ему в голову. — У тебя есть пять секунд, чтобы сказать мне, что я хочу услышать, или я тебя убью.

Это не было угрозой.

Угроза подразумевает вероятность, в любом случае, шанс.

Нет, мои слова были обещанием.

Было раннее утро, на горизонте начинался рассвет. Меня собирались приковать к дому из-за убийства, которого я не совершал, и я чертовски устал от этого дерьма. Я устал от ощущения, что у ди Карло есть что-то важное на мою семью и, если они за это потянут, взорвут мою операцию, как ручную гранату.

Губы Мэйсона задрожали, когда он уставился в землю, и через несколько секунд влажность просочилась сквозь его рваные штаны, резкий запах мочи наполнил воздух.

О, хорошо, он знал, что я серьезно.

Я ухмыльнулся ему, что было больше похоже на гримасу, и взвел курок.

Он глубоко вздохнул и вздрогнул, прежде чем прошептать:

— У них… у них в твоей Команде есть крот. Судя по всему, он работает на них чуть больше года.

Раздался выстрел, эхом разнесшийся в огромном ангаре. Мейсон закричал, но пуля прошла мимо его правого уха, едва царапая плоть.

Вибрация выстрела прозвенела в моей голове, громкая и гудящая.

Крот.

Чертов, блядь, предатель.

Traditore. Piagnone[13].

Ярость пронзила меня, разрывая внутреннюю часть груди, как когти.

Borgata[14] была иерархической организацией, в большинстве случаев и в большинстве семей больше похожей на компанию, чем на общество. Но еще это была семья.

Особенно для меня.

Жалкий маленький потерянный мальчик, мать которого была убита его собственным отцом, а родной брат не поверил ему, когда он выл волком, оказавшись в чужой стране.

Италия приняла меня так, как тьма поглощала зрение, непреодолимо укутывая в своих тенях. Торе стал моим отцом, его Солдаты моими братьями, двоюродными братьями и дядями.

Теперь знание того, что один из них пошел против уз, которые значили нечто большее, чем кровь, обжигало мне душу чертовым пламенем.

Я бы покончил с ними.

Не только потому, что они угрожали моему бизнесу, моей свободе и моей семье, а потому что человек, который пошел против тех, кто его защищал, кормил его успехом, богатством и любовью с рук, заслуживал пройти сквозь холодной клинок моей ярости.

В мафии иногда единственной честью была месть.

И я собирался убедиться, что этот проклятый крот заплатит каждой каплей своей крови.

Когда я была маленькой, мама сказала мне нечто, что неожиданно запечатлелось в моей душе и стало одновременно бременем и инстинктом, который я несла всю оставшуюся жизнь.

Она сказала мне: «Елена, lottatrice mia (пер. с итал. «мой боец»), ты всего лишь девочка в очень огромном мире, который ничего тебе не должен. Ни одна вещь в жизни не дается легко. Таков путь девочки в Неаполе. Хотела бы я, чтобы все было не так. Хотела бы я дать тебе лучшее начало, но пойми, каждая женщина должна быть борцом, Елена, потому что история обманула мужчин, заставляя думать, что женщины слабы». Каприс так крепко обхватила мое лицо руками, что помню, как подумала, что она может раздавить мне голову, как арбуз. «Это то, что ты должна понять, Елена. Они ошибаются. Женщины несут на себе испытания своих мужчин, рождение детей, тяжесть своих семей. Женщины необычайно сильны. Поэтому ты должна обманом заставить мужчин предоставить тебе власть. Не говори им, что ты сильна, и не сражайся с ними словами, потому что слова можно отменить. Борись с несправедливостью действием, lottatrice mia (пер. с итал. «мой боец»), потому что действие может быть понято на любом языке, любым человеком».

Молодым девушкам в Италии не поощрялось выбирать «мужскую» карьеру адвоката, врача или полицейского. Одна женщина, с которой я росла, стала прокурором мафии, одной из самых опасных профессий в стране, и когда однажды утром по дороге на работу она погибла от взрыва заминированной машины, общество заявило, что это печально, но этого можно избежать… если бы она осталась дома и родила детей, как и все остальные, она была бы в безопасности.

Я не хотела быть в безопасности. Я хотела быть храброй и смелой в единственной сфере, на которой я когда-либо чувствовала себя способной — моей работе.

Так что, хотя всего лишь четвертый год работаю помощником в «Филдс, Хардинг и Гриффит», я уже имела репутацию безжалостного борца в офисе. Я боролась за своих клиентов с непреклонной жестокостью, которая шокировала большинство людей, потому что за пределами зала суда я была отполированной, чопорной и ультра-женственной. Мне давали только относительно малоизвестные и бесплатные дела, которые не хотели более старшие юристы и партнеры, но ни одно дело не было слишком незначительным, чтобы я отдавала ему все силы.

Возможно, из-за того, что я не знала в своей жизни много доброты или удачи, я слишком хорошо понимала, насколько значимыми могут быть маленькие акты служения и доблести.

Иногда, к сожалению, шелковые блузки, высокие каблуки и накрашенные красным цветом губы и ногти приводили моих коллег-мужчин в замешательство, заставляя думать, что они могут снисходительно ко мне относиться.

— Итак, Ломбарди, на тебя возложили дело Сальваторе, — сказал Итан Топп, прислонившись к стеклянной стене конференц-зала, где я работала.

Я не отрывалась от своего исследования исторических судебных процессов над мафией в южном округе Нью-Йорка, чтобы удостоить его взглядом, сказав: