– А мама видела Барензию? – поинтересовался Гилберт.

– Это вряд ли. Твоей маме тогда было лет пять, да и к тому же жили они по-разному.

– Как это?

– Барензия – королева. К ней ходили всякие важные люди, а Керис, то есть, мать твоя, была обычной девочкой. Хотя егоза та еще.

– А кто такая егоза?

– Хулиганка.

– Мама хулиганила?

– Да, но ты так не делай.

Словом, истории про Барензию Гилберт полюбил за то, что они занятные и что они случались с женщиной, которая когда-то правила королевством, в котором жила мама. Он пытался выведать у Лер, как именно мама хулиганила, но та отнекивалась и говорила, чтоб не приставал.

До шести лет Лереси почти не выпускала его гулять, а потом, когда отец сказал, что в четырех стенах с книгами у него мозги заплесневеют, все же отступила.

Коррол казался Берту просто громадным. Высоченные стены, куча широкущих улиц и подворотен, огромные серые дома, туча народу. Раньше он не выходил дальше своего района с Великим дубом и редко видел сверстников. Видимо, родители не выпускали, опасаясь мародеров, поэтому остались только беспризорники. Да и те старались не высовываться. Теперь же, когда народ немного оклемался, ребят стало побольше. И уж с ними было куда веселее, чем дома.

Гилберт сразу влился в компашку, которую в городе называли мошкарой, потому что они постоянно ошивались возле таверны “Дуб и патерица” или дряхлой гостиницы “Серая кобыла”. В общем, там, где можно было поживиться съестным и подлакать в недопитых стаканах, которые оставляли гости. К тому же там часто играли музыканты и творились всякие пьяные потасовки. Берт узнавал много новых слов и подслушивал разные истории у пьянчуг. Мало что было понятно, но рассказывали очень смешно. Особенно когда он слушал вместе с друзьями.

От них же Берт учился кое-что подрезать у выпивох. Кто-то зазевается или отключится – тогда вытягиваешь у них из кармана монетку или снимаешь с пояса целый кошелек. За это, правда, и по шее надавать могут, если поймают, а там и страже сдать. Но Берт не забывал хвастаться перед мошкарой тем, что у него отец служит в карауле. Может и прикрыть.

К тому же Лереси перестала задерживаться у них дома, потому что у самой начались какие-то склоки с мужем. Так что было некому нудеть и запрещать долго гулять.

Гилберт бы чувствовал себя распрекрасно, если бы не то, как его называли.

– Девкан! Лови!

Берт отвел глаза от девчонки-виночерпия, ходящей по залу (ему очень нравилось, когда она наклонялась и из-под фартука выглядывала ложбинка ее груди) и едва успел поймать маленький холщовый мешочек. Такой легкий, что сперва показался пустым.

Они с мошкарой сидели в “Дубе и патерице” в углу зала. Кроме него было еще четверо мальчишек, но Берт знал только троих. За окном сгущались сумерки, а в таверне – тепло и светло. Пахло горящими поленьями и свежим хлебом.

Мешочек кинул Гаффер, его старший приятель. Кинул и уставился на Берта с глупой ухмылкой.

– Прекрати меня так называть, придурок! – крикнул Гилберт и швырнул мешочек обратно. Гаф поймал и кинул снова.

– Да ты посмотри, что там!

– Сперва извинись!

– За что? – засмеялся Нивенир, другой товарищ, тоже постарше. – На правду не обижаются, ты в курсе? Выглядишь, как девка, вот и терпи.

– Ты вообще заткнись! – огрызнулся на него Берт, схватил со стола пустую кружку и замахнулся: – А то зубы устанешь собирать, понял?!

Но Нивенир вместо того, чтобы в испуге юркнуть под стол и задрожать, рассмеялся. Он упал на плечо Лирена, единственного друга из компании, кто не дразнился.

Лирен, данмер, был всего на два года старше Берта, но казался умнее и взрослее всех. Потому что в основном молчал и слушал. Да и одевался так же – во всякие строгие робы. Берт думал, это от того, что его отец служит в храме Стендарра, а все они там обычно покладистые. Глаза у Лирена хоть раскосые и бордовые, но все равно щенячьи. И его почему-то никто этим не колол.

– Посмотри, я там не ссыкнул? – задыхаясь от смеха, простонал Нивенир. – Кажется, брызнул маленько! Очень страшно, Берт, очень!

Гилберт грохнул кружку на стол и вытянул руку с непонятным мешочком к Гафферу.

– Чего ты мне всунул, идиотина?

Он и не заметил, как перенял у Лереси ее словечки. Она бы, конечно, шикнула на него и сказала, что за такое по губам дают, но ее тут нет. Поэтому Гаффер идиотина, и Берт не будет об этом молчать.

– Так ты развяжи и увидишь, – Гаф присосался к своей кружке. С уголков рта потекла красноватая струйка вина.

Гилберт угрюмо вздохнул и стал распутывать шнурок на горловине мешочка. Он все больше думал, что там пусто. Или Гаффер туда плюнул.

Этот дикарь пару раз чихал в напитки отлучившимся гостям, а остальные хохотали так, что хватались за животы. Кроме Лирена. Он не смеялся, а называл их варварами. Берт слабо представлял, кто это такие, но, глядя на гогочущих друзей, начинал понимать. И мысленно с ним соглашался.

Но в мешочке была не слюна, а небольшой розоватый кристаллик. Грани переливались в свете люстры.

– Это что? – Берт недоверчиво наклонил мешочек и показал кристалл Гафу. Остальные вытянули шеи, чтобы заглянуть.

– Соль, не видишь что ли? – Гаффер недобро улыбнулся и переглянулся с мошкарой.

– Какая еще соль?

– Сахар, – с укором сказал Лирен. – Лунный сахар. В Эльсвейре такой делают. Из тростника, там, потом скуму гонят. Брось ты его.

Берт посмотрел на Лирена так же недоверчиво. Потом приблизил мешочек к лицу и вдохнул. Сладковатый запах осел в носу и слегка согрел. Мышцы размякли, но сразу взбодрились. Гилберт мотнул головой и отклонился.

– Странный такой…

– Брось его, серьезно тебе говорю, – Лирен перегнулся через Нивенира и попытался выхватить кошель, но Берт успел прижать его к груди и откинуться на спинку лавки.

– Да пусть девкан попробует! – засмеялся Джерси, друг Нивенира. – Давно пора!

– Не называй меня так, сука! – рявкнул на него Гилберт и пнул стол. Кружки звякнули, а две початых бутылки чуть не полетели на пол. Столешница ткнула Джерси в живот.

“Сука”. Еще одно слово, которое в сердцах выдыхала Лереси, когда что-то роняла. Она надеялась, что Берт ее не слышит, но он в последнее время стал уж очень любопытным и держал ушки на макушке, когда дело касалось новых интересных слов.

– Оух! На правду не обижаются! – повторил Джерси, потирая ушиб.

– Придурок, – кинул напоследок Гилберт и выудил кристаллик сахара. Он был почти горячим из-за того, что Гаффер носил его за пазухой.

– Не надо, Берт, – попросил Лирен. – А то привыкнуть можно.

– Да ты попробуй, – подзуживал Нивенир. – От одного раза ничего не будет.

– Не надо.

– Да давай!

– Давай, девкан! – Гаффер подался вперед и застучал костяшками по столешнице. – И тогда я перестану тебя так звать!

Да как же. Он обещает это с самого начала. Гаф науськивал тырить септимы у задремавших пьянчуг, каждый раз говоря, что если Берт не струсит, перестанет обзываться. И вот Гилберт уже обчистил дюжину таких запивох, а Гаф все продолжает дразнить. Потому что он идиотина. В этот момент Гаф напомнил ему конюха Строу из книг про Барензию.

Но сейчас Берт даже не стал на него злиться. Этого единственного сладкого вдоха вдруг показалось ему очень мало. Все мысли слиплись в одно простое слово: “еще”. Образ переливчатых розовых граней засел в голове и стал крутиться перед глазами.

– Не надо, правда, – Лирен умоляюще смотрел то на него, то на мешочек. – Хуже будет.

– Суй в рот, девкан! – выкрикнул Джерси.

Эта фраза почему-то показалась всем очень смешной (кроме Лирена, конечно). Они заржали, запрокинув головы. Гилберт переводил взгляд с одного на другого, задерживаясь на Лирене. Тот настоятельно качал головой.

– Если попробую, то ты по-настоящему перестанешь обзываться, – со всей строгостью сказал Берт Гафу, пока он кряхтел от смеха.

– Отвечаю!

Гилберт посмотрел на кристаллик, зажатый между пальцев. Прекрасно зная, что даже если бы Гаф ответил: “да черта с два, останешься девканом на всю жизнь!”, все равно бы попробовал. Потому что ХОТЕЛОСЬ. Со страшной силой. Этот сахар за секунду стал самой желанной вещью на свете. Рот заполнялся слюной, а ноздри трепетали в ожидании еще одного теплого приторного вдоха.