Папа засмеялся и как-то странно поглядел на меня. Потом сказал:

– Понятно.

И засмеялся снова.

Это было три года назад, и теперь я жалел, что мы больше не были под Алуштой – не потому, что там осталась эта женщина с девочкой, а оттого, что там был юг, и папины друзья из сборной, и дядя Витя Даманов, и это было время, когда папа еще выступал.

Мы сидели долго, потом пошли спать, и лежа слушали по радио спортивный дневник, и мне совсем не хотелось спать, а когда передача закончилась, папа сказал:

– Завтра идем тренироваться.

– Зачем? – сказал я. – Ты ведь уже бросил.

– Мне прислали вызов на Центральный совет. Бои месяца через полтора. За первое место мне могут восстановить звание.

– С тебя ведь сняли мастера.

– Восстановят, если выполню снова. Главное, тогда мне дадут тренировать.

Мы начали готовиться. Вернее, тренировался папа, а я бегал по залу, стучал на мешках и смотрел, как он работает на ринге. Ему пришлось сразу начать придерживать вес, потому что он хотел поехать в шестьдесят семь килограммов. Он тренировался в лыжном костюме и выкручивал его после тренировки. Каждый раз он стирал дома костюм и выходил на ринг подтянутый и аккуратный, и сначала костюм становился мокрым между лопаток, а к концу темнел весь, и вот уже папа выходит из ринга мокрый, будто его окатили из ведра, садится рядом со мной на скамейку и говорит:

– Чертова это работа – делать вес, малыш!

Не представляете, как я радовался, что он снова начал тренироваться.

Так мы работали весь месяц.

Утром, когда я уходил в школу, папа делал пробежку до парка, потом бегал по аллеям спринтерским бегом – три минуты бег, минуту ходьба, а в воскресные дни я бегал вместе с ним.

Была осень, мы выбегали из дому рано, пока холодно и никого нет на улицах, и когда бежишь, кажется, что асфальт мерзнет у тебя под ногами, но быстро согреваешься. А потом вбегаешь в парк, деревья голые, и, когда сворачиваешь с аллеи, листья, покрытые утренним инеем, пружинят под ногами. И мы бежим спринтерским бегом – три минуты бег, минуту ходьба, и воздух холодный и свежий, и папа бежит впереди, и я вижу, как спина его вздрагивает от толчков, потом перестаю видеть и смотрю под ноги. Бег укачивает меня, и я забываю, что через неделю мы уезжаем в Донецк на Центральный совет «Спартака».

Мы заняли места, подошел дядя Витя и сел с нами за столик.

– Что ты будешь? – спросил его папа. – Горячее будешь?

И дядя Витя сказал:

– Пожалуй, нет.

– Может, вообще не будем есть?

– Спроси, есть у них молоко? Молока бы я выпил.

Мы сидели в ресторане при гостинице. Дядя Витя был в темных очках. Под вечер здесь собиралось много народа, и ему не хотелось, чтобы выдели, какие синяки у него под глазами. Мы взяли по стакану молока и мне мороженое.

– Долго еще? – спросил папа.

– Почти час, – сказал дядя Витя. – Время еще есть.

– Интересно, почему он снялся? – сказал дядя Витя. – Заболел, наверное.

– Не знаю, – сказал папа.

– Наверное, заболел.

– Просто испугался, – сказал я. – Правда, папа?

– Не знаю, – сказал папа.

– Ты бы его побил, – сказал я. – Ты бы из него котлету сделал. Подумаешь, какой-то кандидат.

Папа выпил молоко и теперь просто сидел, глядя перед собой.

– Это хорошо, что он не вышел, – сказал я. – Теперь тебе только один бой.

– Ешь мороженое, – сказал папа. – А то растает.

– Да, – сказал я. – Выиграл – и сразу мастер.

Папа не ответил.

Я доел мороженое. Папа расплатился, и мы поднялись в номер. Мы могли бы остановиться в общежитии вместе со всеми, но папа не захотел. Папа и дядя Витя уложили в сумку капу, бинты, форму и полотенце. Дядя Витя сказал:

– Ну, посидим на дорожку.

Мы сели на кровати, и я подумал, что дядя Витя, должно быть, здорово жалеет, что вчера проиграл Баеву, и папа, должно быть, здорово волнуется, только по ним этого не скажешь.

Мы вышли, папа запер дверь, а ключ отдал дежурной. Мы постояли у входа в гостиницу, а когда такси подъехало, сбежали вниз и сели.

– Дворец спорта, – сказал дядя Витя.

Папа сел впереди с шофером.

– На бокс? – спросил шофер.

– Да, – сказал папа.

– Люблю бокс. Сам никогда не занимался этим делом, но смотреть люблю.

– Да, – сказал папа.

– И сегодня пойду смотреть. Отгоню сменщику машину и сразу пойду. Сегодня есть на что посмотреть.

Мы выехали на проспект. Ветровое стекло заливало, и казалось, всё вокруг плывет в воде.

– Сегодня интересные бои. К примеру, Карташов. Слыхали про такого?

Ему никто не ответил.

– Карташов, – сказал шофер. – Наш, из Донецка, чемпион Украины. Он дерется с Полуяновым во втором полусреднем весе.

Мы свернули с проспекта и поехали вокруг площади. Потом я увидел вдалеке Дворец спорта.

– С этого Полуянова сняли мастера, – сказал шофер. – Писали в «Советском спорте». Кого-то он там избил, не то жену, не то из-за жены – целую компанию в кафе. Говорят, он входил в сборную Союза.

– Бывает, – сказал папа.

– Теперь ему ни за что не выиграть. Столько времени не выступал. Карташов его побьет, вот увидите.

Мы подъехали к дворцу, шофер остановил машину у обочины. Папа дал ему деньги и тот откинулся на сиденье, ища сдачу. Папа открыл дверцу и вышел. Мы с дядей Витей тоже выбрались из машины. Шофер протянул сдачу в окно.

– Не надо, – сказал папа.

Мы прошли ко дворцу, поднялись на ступени, и, обернувшись, я увидел, что шофер смотрит нам вслед.

Мы свернули в боковой коридор, поднялись на второй этаж и вошли в раздевалку.

– Сходи в зал, – сказал папа. – Посмотри, какая пара работает.

В зале было полным-полно народу. Из-за них не было видно ринга. Я отыскал список пар. До нашего выхода оставалось еще три.

Когда я вернулся в раздевалку, папа уже переоделся и бинтовал руки. С ним стояли тренер и представитель «Спартака».

– Которая пара? – спросил папа.

– Еще три, – сказал я.

– Ты разминайся, – сказал дядя Витя папе. – Разомнись пока.

– Как ты себя чувствуешь, Саша? – спросил представитель «Спартака».

– Замечательно, – сказал папа. – Как же мне еще себя чувствовать.

Он вышел в коридор, в котором все разминались перед боем.

– Ты вот что, – сказал дядя Витя. – Ты не путайся под ногами. Идем, я тебя посажу.

Мы спустились в зал, прошли мимо толпившихся в проходе зрителей, и дядя Витя посадил меня у стола судейской бригады, на скамье свободных от судейства. Я сел рядом с огромным мужчиной, бывшим тяжеловесом по виду.

– Ты чей, пацан? – спросил он, подвигаясь.

– Полуянов, – сказал я.

– Саша Полуянов – твой отец?

– Да, – сказал я. – А вы его знаете?

– Еще бы! Не первый год. Приехал посмотреть, как отец работает?

– Он всегда берет меня на бои, – сказал я. – А вы что, судите?

– Да. Теперь да. Раньше вот боксировал, а теперь сужу.

– Жалко, что вы не судите у папы, – сказал я. И подумал, что это всё равно, потому что кто бы ни судил, если уж папе не повезет, никто ему не поможет. Никто.

– Карташов сильный парень, – сказал мужчина. – Видел у него два боя. Саше придется повозиться.

– Папа должен выиграть, – сказал я. – Он обязательно выиграет. Не может он проиграть.

– Ну, это такое дело, можно выиграть, а можно и нет. На то и спорт.

– Нам нужно выиграть, – сказал я. – Не можем мы проиграть.

Он посмотрел на меня.

– Его не берут тренером, – сказал я. – Никто не хочет. Нужно учиться в институте. И с него сняли мастера. Разве вы не слыхали? А на другую работу он не хочет. Он хочет тренером в «Спартак». Он раньше тренировал в «Спартаке».

– Он же мог обратиться в областной комитет, – сказал мужчина.

– Обращался, – сказал я. – Только ему там не помогли.

В зале заиграла музыка, и к награждению вызвали тех, кто работал в шестьдесят три. Я видел, как они прошли под знамена, туда, где был установлен пьедестал с номерами мест. Оба финалиста были мокрыми после боя, они даже не успели смотать бинты. Я смотрел, как награждали и фотографировали, а после, когда церемония закончилась, голос из динамиков объявил: