Но Дракула просто пленил, покорил, сразил его своей харизматической, демонической красотой и дьявольским обаянием. Охотник ничего не смог с этим поделать. Раньше от чар Влада Гэбриэла надёжно охраняла вековая вражда между ними. Эта вражда будто стояла на страже добродетели архангела, являясь кевларовым экраном между бывшими любовниками, но после того как она исчезла — он остался беззащитным перед прекрасным аристократом. Неотразимая привлекательность графа совершенно затмевала в сознании Ван Хельсинга тот факт, что обладатель этой красоты — мужчина. В своём чувстве к Владиславу Гэбриэл, забывая о том, что тот, кто пробудил его, представитель того же пола, что и он, воспринимал вампира в первую очередь просто как невероятно притягательное существо, гипнотическому, магическому шарму которого невозможно было сопротивляться и которое, вопреки всем его усилиям не поддаваться своему страстному влечению, будило в нём непреодолимое желание уступить своему вожделению и позволить себе близость с черноволосым красавцем, дабы насладиться этим великолепным созданием… Гэбриэл, обожавший свою красавицу-жену, принцессу Анну, ничего не мог поделать с тем, что хотел обниматься и целоваться с графом Владом… Хотел ласкать его и в свою очередь быть ласкаемым им… Хотел спать с ним. Потому что хотел упиться им!..
Хоть поначалу охотник и не желал себе признаться в этом. Как и в том, что, несмотря на нарочито решительный отпор, данный им вампиру касательно его недвусмысленных шуток во время сеанса восстановления памяти, этот отпор был деланным, а на самом деле он тогда был совсем не против вновь испытать ласки Владислава, повторив с ним в ту незабываемую ночь то, чем они занимались в прошлом.
Но в конце концов, под давлением очевидности, Гэбриэл был вынужден посмотреть правде в глаза. Да! Чёрт возьми! Он хотел его! Хотел заняться с ним сексом! И мужчина сильно подозревал, — хотя чего уж там, был уверен! — что это не было тайной для Дракулы.
С той памятной ночи всё и началось. Ван Хельсинг, конечно, и раньше не мог не обратить внимание на блистательную наружность графа Владислава, но именно тогда его бессознательное дотоле влечение впервые приобрело явную форму неподобающих мыслей, постыдных чувств и желаний, возникших помимо его воли. Поистине, та ночь оказалась роковой для Ван Хельсинга — он вернул память — но утратил душевный покой и непоколебимость. Как же он был прав тогда, в 1888 году, когда заявил Дракуле, что некоторые вещи лучше предать забвению! И дёрнуло же его отказаться от этого мудрого решения!
Как ни пытался Гэбриэл отделаться от своего греховного влечения, это ему не удавалось, и он, смотря на Владислава, с превеликой досадой постоянно ловил себя на мысли, что хотел бы обвить рукой стройный стан черноволосого красавца, прижать его к себе, почувствовать его атлетическое тело своим и слиться с ним в чувственном поцелуе…
Вожделение мужчины всё нарастало. И всё это кончилось тем, что однажды, уютно расположившись на диване с ноутбуком, чтобы проверить текущие котировки акций, которыми владела его семья, Ван Хельсинг помимо своей воли постепенно отвлёкся от биржевых сводок с курсами и индексами и погрузился в мысли о привлекательности Дракулы. Вместо диаграмм и столбиков цифр перед его глазами вдруг возник образ блистательного графа: чеканная дерзкая красота лица, фарфоровая кожа, поразительно красивые руки, великолепное тело. Чёрт возьми! До чего же всё-таки хорош! Гэбриэл мечтательно прикрыл веки. А какая величавость и изящество движений! По сравнению с этим изысканным сочетанием атлетизма и грации бледнеет любая женская утончённость. Как сразу меркнут на фоне неотразимого графа его невесты, хоть это редкостные красавицы! Ван Хельсинг полностью погрузился в эти мысли, утонув в них с головой, отключившись от внешнего мира.
И спустя какое-то время рука Гэбриэла безотчётно для него самого скользнула ему между бёдер. Продолжая пребывать в мысленном созерцании достоинств пленительного демона, Ван Хельсинг, сам не замечая этого, принялся ласкать себя. Ах… Глубокие, выразительные, красивые глаза… что бывают такими бархатными, влажными, томными… Карминные уста… тонкие, а такие чувственные… просто до неприличия чувственные… вот бы ощутить их своими губами, попробовать на вкус… наверняка они нежны, как атлас… Густые длинные волосы… как они, наверное, мягки… Стройный стан… точёные, длинные ноги…
Рука охотника уже трудилась вовсю, плоть наливалась соком. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы сигнал пришедшего сообщения не вывел мужчину из столь приятного ему чувственного забытья.
Внезапно очнувшись от своих сладостных грёз, охотник настолько пришёл в ужас от произошедшего, что даже вспотел. Гэбриэл покрыл себя последними словами. Отбросив ноутбук в сторону, он резко вскочил с дивана, потёр ладонями лицо и энергично замотал головой, словно пытаясь навсегда отогнать от себя против воли охватившее его бесовское наваждение, хоть и понимал, что такой простой приём вряд ли будет действенным.
Гэбриэл не знал, что ему делать с тем, что с ним творилось. И это был единственный случай, когда он не мог довериться любимой супруге. Красавица принцесса Анна была не только его женой, но и настоящим другом, советчиком и поддержкой во всех невзгодах.
Но не мог же он, предварительно поведав правду о своих прошлых взаимоотношениях с Владом, признаться жене, что пылает греховной страстью к вампиру, не только повторив свою прежнюю ошибку, но и усугубив её, — влюбившись теперь уже даже не в человека, а в демона! Какое падение и позор для архангела! Он должен был справиться со всем сам.
Конечно, лучшая (хоть и не гарантирующая результат) попытка загасить пламя грешного чувства — это не встречаться с его предметом, что, после примирения и общих орденских политических дел, не говоря уже об обитании в одном замке, было невозможно. Поэтому всё, что оставалось охотнику, — это как можно реже находиться в обществе прекрасного графа и не оставаться с ним наедине.
Но Гэбриэл решил, что будет малодушно и недостойно его просто стараться максимально избегать вампира. Кроме того, Дракула несомненно разгадает причину такого поведения. А удовольствия насмехаться над собой по этому поводу он ему не доставит.
Ван Хельсинг убедил себя, что, невзирая на своё чувство к черноволосому красавцу, усилием воли сможет подавить своё порочное и противоестественное влечение и действительно впредь сможет быть с Владиславом просто друзьями, одержав победу над собой, а заодно (что было бы особенно приятно!) и над самоуверенным и самодовольным вампиром, не упускавшим возможности смутить его своими ехидными ухмылками и пронзающими мужчину насквозь проницательными, многозначительными и одновременно призывными взглядами.
Каким удовольствием было поколебать его самомнение и уверенность в своей неотразимости, показав, что его чары больше не имеют над ним никакой власти и оставляют его равнодушным и холодным, как лёд на вершинах Карпатских гор! Только ради этого, не говоря уже обо всём остальном, стоило постараться!
Сразу после бала, когда все гости разошлись, а хозяева замка вернулись в свои апартаменты, Гэбриэл предупредил супругу о необходимости ещё раз пообщаться с Владом наедине и сказал, что, возможно, задержится до утра. Анна была слегка расстроена, но позволила.
Мужчина переоделся в более комфортную одежду, в которой обычно ходил по замку, состоящую из рубашки, брюк и лёгкой обуви, и сразу же направился в покои Дракулы. Дверь, ведущая из холла в апартаменты Влада, оказалась отчего-то не заперта. Камин в центральной гостиной тускло горел, во всех остальных комнатах роскошных покоев графа было темно. Не застав хозяина, Гэбриэл было решил вернуться, но голоса, раздающиеся из-за закрытых дверей спальни, привлекли его внимание.
Ван Хельсинг, с несвойственным ему любопытством, подошёл к двери и заглянул в замочную скважину. Зрелище, представшее его взору по ту сторону двери, заставило его покраснеть, но не отвернуться: Владислав занимался любовью со своими невестами. Полог кровати был поднят и при ярком свете пылающего камина хорошо было видно, как две вампирессы, Алира и Маришка, ласкали друг друга и страстно целовались, стоя на коленях в изножье кровати. Владислав же лежал на спине, а на нём, в неистовом экстазе скакала Верона, которой, видимо, повезло больше остальных.
