Через Академию Дальмана или через его Балет «Фузьон» проходит значительное число ведущих исполнителей современного танца в Лозанне: Жислен Делоне, Клер Граф, Анн Грин, Анн Мартен, Жозель Новерра, Сильвен Тило, Мишель Беттекс, Филипп Сэр… Хотя бóльшую часть учащихся составляют девушки, Дальману удается привить интерес к профессии и гордость ею также и молодым людям, а эта задача в контексте эпохи представляется не такой уж легкой. «Желающих заниматься танцами было так мало, – вспоминает Беттекс, – что нам предоставляли всевозможные льготы. Если тебе нечем было платить за учебу, Дальман говорил: все равно идите танцевать! Да и в классическом танце парни были редкостью».

Филипп Сэр (род. 1957), ученик Дальмана во второй половине 1970‐х годов, рассказывает о появлении у него мотивации к танцу: «Во-первых, студия Дальмана была тем единственным местом в Лозанне, где действительно учили танцевать. И потом, парней у нас занималось немного, так что меня быстро зачислили в Балет „Фузьон“. С 1979 по 1982 я принимал участие во многих постановках Дальмана, например в „Насмешке над сатаной“. Такая „производственная практика“ здорово меня мотивировала. Меня тогда уже очень интересовала хореография. Я работал учителем и пришел в балет достаточно поздно, в девятнадцать лет. Благодаря Дальману я поверил, что мне стоит попробовать свои силы в искусстве танца и хореографии. Я твердо решил продолжать у него учиться».

В 1982 году Сэр отбывает в Париж, где уже все только и говорят что о Новом танце[11]. Не прекращая обучаться театральному мастерству, интерес к которому сохранится у него до наших дней, он прилежно посещает курсы педагога и хореографа из ЮАР Петера Госса, незадолго до этого обосновавшегося в Париже. Стиль Госса, уходящий корнями в классический танец, но впитавший подвижность и размах техники Хосе Лимона, а также ритмическую размеренность джаза, окажет сильное влияние на представителей Нового танца, которым Госс поможет преодолеть закрепощенность, обусловленную спецификой классического образования. Сэр также берет уроки у Виолы Фарбер и Роберта Ковича, бывших учеников Мерса Каннингема, прослушивается у Карин Сапорты, проходит стажировку у Хидеюки Яно, придумывая хореографические композиции, посещает мастерскую Режин Шопино, участвует в спектакле Даниэля Ларьё, страстно увлекается театро-ориентированной системой Жан-Клода Галлотта. «Часть меня, моей эстетики навсегда срослась с ними. Но хотя французский Новый танец вдохнул в меня жизнь, я вскоре ощутил потребность в большей физической вовлеченности, большей органичности и меньшем формализме. Я нашел все это в бельгийском Новом танце, который возник в это же время и был менее приглаженным, более радикальным».

Однако Сэр не порывает связей со Швейцарией. Беря уроки и накапливая опыт во Франции, он одновременно пробует свои силы в качестве хореографа в Лозанне – поначалу в союзе с Анн Грин, работающей у Дальмана статисткой, вместе с которой он создает композиции «Parle-moi, j’ai quelque chose à te dire» («Поговори со мной, мне есть что тебе сказать», 1982), «Échafaudage» («Помост», 1983) и «Pour cause de départ» («В результате отъезда», 1985). Потом их пути расходятся. Анн Грин еще поставит балет «Heurt d’onde» («Удар волны», 1986) и примет участие в создании композиции «Off camera» («Вне кадра», 1987), после чего закончит карьеру хореографа и посвятит себя актерскому ремеслу, которым будет заниматься до 1993 года. Что же касается Сэра, то, когда в 1984 году он окончательно решает вернуться в Швейцарию, у него уже есть твердое намерение стать профессиональным хореографом. В том же году происходит его дебют в качестве самостоятельного режиссера-постановщика: он создает композицию «Chronique d’un homme» («Будни одинокого человека»). Два года спустя он учреждает собственную компанию в городе Морж и запускает первый совместный проект, пьесу для шести танцовщиков «Encore Torride», которая дает старт его карьере.

«Encore Torride» («Все еще жарко»)[12], пьеса, о которой Жан-Пьер Пастори отозвался как о «крупном успехе молодого франко-швейцарского хореографа»[13] и музыкальное сопровождение к которой написал Жан-Филипп Эритье – смесь будничных звуков (воя сигнализации, тарахтения плохо настроенного радиоприемника, стука бьющегося сердца) с оперной (Верди) и постминималистской (Микель Раус) музыкой, – эта пьеса отражает зрелость автора. «Моя работа, – утверждает Сэр, – направлена на поиски жестов, которые создали бы ощущение беспокойства, чего-то знакомого и в то же время чужого»[14]. Хотя хореограф охотно признает влияние на его стиль приемов, которым он обучался за границей, он также отмечает растущий интерес с его стороны к тому, что он называет «актами повседневности»: «На уровне жеста они представляют почти безграничное поле для исследования. Я пытаюсь переписать эти знаки, видоизменить их, стилизовать, усилить – так, чтобы благодаря им возникли ментальные образы, которые пробудили бы в каждом воспоминания и эмоции»[15]. Концептуальность замысла не помешала автору наполнить пьесу взрывной динамикой: прыжками, взлетами «всех этих тел, время от времени охваченных дрожью, исступлением», – восторгается критик Жан-Жак Галле из «Journal de Morges»[16].

Синди ван Акер, ION, творческий процесс, 2014.

Синди ван Акер, Мишель Пралон

Два аспекта этой пьесы, призванные стать лейтмотивом современного танца, сбивают журналистов с толку: «слишком пестрый» звуковой ряд, которому, по мнению Пастори, недостает «единства»[17], и отсутствие сюжетной линии. «Пересказать содержание пьесы? Нет, это невозможно, – почти извиняется Галле. – Этот спектакль напоминает сюрреалистическую поэму, у которой не может быть единственно возможного толкования»[18]. Журналисты еще не привыкли к многообразию смыслов современного танца.

Поиски свободы, которыми овеян танец на рубеже 1960–1970‐х годов, ни в чем другом, наверное, не проявляются так очевидно, как в подъеме джазового танца. Во франкоязычной Швейцарии уроки современного jazz dance были одной из немногих альтернатив школе бального танца. В немецкой части страны, как мы увидим ниже, популярность джазового танца зачастую вытесняет традиционные формы педагогики, отмеченные наследием экспрессивного танца.

Нужно еще подчеркнуть, что джазовый танец, прежде чем он на исходе 1960‐х проник в Европу, успел впитать в себя огромное множество танцевальных техник. Последние тридцать лет у себя на родине, в Америке, джазовый танец испытывает влияние балета, современного танца, различных этнических стилей (карибского, индийского и, разумеется, африканского и афроамериканского), которые перемешиваются и переплавляются в нем. Их роднят острое чувство динамики движения и роль, придаваемая ритму, равно как и определенная аффектация, – в отличие от американского танца постмодерн, в котором подавляется любая экспрессивность.

Швейцарские пионеры танца модерн, устремившиеся в США набираться опыта, в первую очередь открывают там именно джазовый танец. Его влияние не может не сказаться на их представлениях о хореографии и на их манере преподавания. Вернувшись в Швейцарию, они привносят в эту область не только кинетическую энергию современного джаза, но и его космополитический дух, подстегивающий интерес и влечение к танцу у ряда молодых танцовщиков. Они часто видят в джазовом танце трамплин для дальнейшей карьеры, которая на самом деле может развиваться совсем в иной плоскости.