Правда, приличия требовали дождаться даму – у Волошина в «Вене» было назначено рандеву. Но дама, как следовало ожидать, запаздывала. А Максу уже не терпелось. Он проглотил первый кусок и снова, зажмурившись, вздохнул, удовлетворенно и уважительно.

А когда он, нацепив на вилку кусочек пушистого хлеба, уже старательно «вылизывал» подлив, у стола возникла Сашенька.

–Здравствуй, Макс!

Волошин отложил вилку, встал, резко двинув задом венский стул под собой, и галантно склонился над протянутой к нему ручкой в желтой перчатке. Поцеловал выше бортика – точнее, пощекотал усами и не слишком-то ухоженной бородой.

–Ах, Макс! – Сашенька горестно закатила глаза.

Волошин обошел стол, отодвинул ей стул. Орлова села и тут же принялась глухо рыдать. Максу стало неудобно, он начал озираться… И краем глаза заметил, что «клетчатый» гражданин притаился за кадками с растительностью и смотрит на них как тигр, узревший добычу, словом – едва не подергивает кончиком хвоста.

–Ты не представляешь, что я переживаю с этим тираном! – Сашенька подносила платочек к глазам, – Он мучит меня своей беспричинной ревностью и точь-в-точь сумасшедший. Все твердит одно и то же: запрещаю то, запрещаю это. Он запретил мне видеться с тобой! Я так устала, Макс! С того вечера у меня не было ни дня покоя. А ты даже ни разу не позвонил! Скучал?

Макс заметил, что кусты в кадках нервно шевельнулись – тигр сгруппировался и готовился к прыжку. Поэт хихикнул, нежно взял Сашеньку за руку и сладострастно, насколько позволяла физиономия, заглянул ей в глаза.

–Дорогая, как же, скучал! Без тебя, право, очень скучно! И, позволь, если б я позвонил – твой троглодит просто съел бы тебя вместо ужина. Не хочешь ли позавтракать, кстати?

Сашенька чахло посмотрела на меню – тело ее алкало иной пищи. И заговорила страстно:

–Если бы ты любил меня, ты бы не дал этому деспоту так издеваться надо мной!

–Позволь, – уточнил Волошин, отхлебывая кофе, – Здесь я бессилен: он твой муж.

Сашенькины плечики снова вздрогнули от готовых прорваться рыданий.

–Да, но если б ты хотя бы умел стрелять…

Макс замер, осмысливая сказанное, а когда до него «дошло» – откинулся на спинку стула и от души расхохотался.

–Дорогая, я не карающий серафим, а узы брака священны.

–Скажи это кому-нибудь другому, – обиделась Сашенька.

Макс подал знак проходящему мимо официанту:

–Принесите даме чаю и десерт, лучшее.

–Сию минуту-с!

–Итак, моя дорогая, зачем ты меня позвала? – хоть он и поглаживал ее ручку, Сашенька снова обиделась, вспыхнула – все, что Макс говорил сейчас, было невпопад.

–Ирония не уместна, Макс. Хочу тебя предупредить, – холодно начала Орлова, – Мой муж… он…

Она не успела договорить, потому что поэт, исключительно забавы ради, повинуясь шаловливому сытому настроению, потянулся через стол облобызать ее золотистую кожицу, открывающуюся между бортиком перчатки и рукавом платья. В этот самый момент «клетчатый» одним рывком преодолел расстояние от кадок до их столика и дал Волошину хлесткую пощечину.

Макс вскипел. Вскочил. Схватил стакан с водой у проходящего мимо официанта. И выплеснул нахалу в лицо.

Сашенька обмерла, заметалась…

Публика перестала работать ртами и вилками – зал затих, только механическое пианино в сотый раз наяривало что-то бравурное.

Господин утер рукой лицо, с ненавистью глядя на Макса, затем суетливо стал вытаскивать что-то из кармана.

–Ах! Боже мой! Дорогой, не надо, не надо! – запричитала Сашенька одними губами, а изгиб ее тела принял весьма характерную позу – такую позу обычно принимает героиня кинокартины перед тем, как разъяренный муж пальнет в нее и любовника.

Наконец, господин вынул скомканное письмо и с пафосом швырнул его на стол.

–Милостивый государь! Прошу-с ознакомиться. И не крутить более с чужими женами – можете обжечься!

–Так вот оно что!

Волошин едва удержался, чтоб не расхохотаться. Но, соблюдая закон жанра, резко схватил письмо, тряхнул его, разворачивая, и прочел. Это был малосодержательный, но многословный и весьма бездарный перечень упреков и нотаций, оканчивающийся фразой: «с огнем шутить опасно, так-то-с!».

–Полагаю, вы Сашенькин муж?

Господин, было, взвился, но овладел собой.

–Совершенно точно-с. И считаю своим долгом требовать сатисфакции!

Сашенька ойкнула и осела на стул.

–Всенепременно!

Макс покосился на застывшего рядом с открытым ртом официанта, тот сразу зашагал по своим делам. Посетители ресторана с двойным рвением вернулись к тарелкам, забренчали и загалдели. Какая фортуна, однако: прийти на завтрак и получить вдобавок бесплатную порцию скандальчика, который попадет в вечернюю прессу!

***

Лиля, облокотившись о парапет моста Поцелуев, смотрела на быстро текущую Мойку. Недавно по мосту пустили трамвай, и от пробегавших со звоном и гамом трамвайных вагончиков на душе становилось еще светлее.

Удивительно, как буквально в один день может преобразиться мир! Хотелось петь и скакать, как девчушки с косичками. И небо расчистилось. И погода установилась теплая. И люди вокруг улыбались. Отчего бы?

Лиля сошла с моста и побрела в сторону Адмиралтейства. Уроки позади, домой не хотелось. Хотелось лелеять солнечных зайцев, они дурачились и скакали наперегонки – таким было настроение Лили. Мысли невольно строились в ритмический ряд, но тянуться за бумагой она не спешила: успеется.

И как это раньше она не замечала, что жизнь может быть так беспричинно чудесна?

Она остановилась возле мальчика, продающего черствый хлеб для кормления голубей, купила ломоть на две копейки, присела на скамью, лицом к набережной, и стала раскидывать крошки. Голуби тотчас слетелись с весенним курлыканьем, стали клевать, гонять воробьев.

Боже правый, что может быть лучше, чем сидеть на скамье под ласковым солнцем, смотреть на прохожих, слушать колокольные звоны, гудки и крики! Мимо торопливо проходили озабоченные мужчины в фуражках с кокардой, темных сюртуках и брюках со штрипками – Петербург был городом чиновников, сюртуки отличал лишь цвет канта и петлиц: бирюзовый, зеленый, голубой, желтый… Боже, сколько вокруг… мужчин!

Неву усеяло множество судов из далеких и близких стран, флаги пестрили реку, доносились разноязыкие крики матросов. Подтянутые морские офицеры шли степенно, они были куда скромнее, чем гуляющие тут же высокомерные царские гвардейцы в их яркой нарядной форме. Но и те и другие привлекали взгляды вчерашних деревенских девиц, а ныне – нянек, смотрящих за барчуками. Попадались тут и высшие чины, Лиля в погонах не разбиралась, но по тому, как юнкера становились во фронт, понимала: то идет генерал или даже адмирал.

Бегали и визжали малыши: кто с воздушным гелиевым шариком, кто с карамельным петушком на палочке, кто с собачкой на поводке. Дородные и большей частью молодые няньки окликали их по именам, грызли семечки и сплетничали между собой, обсуждая хозяев, жирную столичную жизнь да проходящих мимо кавалеров.

Громко рекламируя свой товар, тащились разносчики, кто нес на голове стеклянные кувшины с ядовито-красным морсом, кто тягал квасной бочонок на колесах, кто – лоток с горками моченых яблок и груш. Сладкой ванилью тянуло от «пышечных» – пышки пеклись прямо под открытым небом, румяные, аппетитные, с изюмом, посыпанные сахарной пудрой. Торговцы только и успевали подбегать к «пышечным» с быстро пустеющими лотками, набирали по счету и снова скорым шагом обходили набережную, крича во все горло: «Пышки горячие, пышки!».

Лиля не удержалась, поманила одного, купила пышку и съела, глядя на клоуна, который изображал оркестр. Клоун имел на спине турецкий барабан и бил в него прикрепленной к правой руке колотушкой, при этом успевая с помощью троса, идущего от ноги, греметь медными тарелками. Дети были в восторге, тянули к нему нянек за подолы юбок.

Хорошо!

Возле Лили остановился «летучий букинист».

–Не хотите ли книжку для чтения?