…Был полдень. По коридору темной, тихой в этот час квартиры, гремя колесиками, немолодая горничная катила сервированный столик. На столике стояли: глиняный, покрытый слоем глазури и расписанный иероглифами, китайский чайник, фарфоровая белая чашка на блюдце, сахарница с щипчиками, на тарелке лежала сладкая французская булка. Горничная проехала мимо огромного портрета смуглой дамы с оливковой кожей, дама походила на экстатическую Сивиллу гомеровских времен: руки ее будто только что выпустили меч, а гордо вскинутая голова напоминала львиную.

Горничная приблизилась к двери кабинета, постучала костяшками пальцев. Выждала минуту, поправила на себе платье, фартук, кружевной беньоз на гладко зачесанных волосах. Нажала на ручку, открыла дверь и вкатила столик внутрь.

В сумраке комнаты, на низком постельном диване, по-детски сложив руки под подушку, укрывшись кашемировым пледом, свернувшись младенцем, спал Вячеслав.

Письменный стол, придвинутый к дивану, был завален рукописями с корректурой для «Золотого руна» и книгами. Перо, брошенное от усталости вслепую, зацепилось железным наконечником за чернильницу, по деревянному стеблю вниз потекли чернильные капли, да так и засохли потеками, оставив на столе некрасивые пятна.

Горничная вытащила из кармана фартука флакончик с химической жидкостью и тряпицу, смочила и быстро оттерла пятна на столешнице. Затем зажгла лампадку в углу, чиркнув длинной спичкой.

–Доброе утро, Вячеслав Иванович, извольте чаю.

Вячеслав открыл глаза, выпростал руки из-под подушки, развернулся на спину.

–Что, письма есть? – он говорил немного в нос.

Горничная достала из того же кармана несколько писем и визиток, протянула хозяину, а пока он читал, налила ему густого, ароматного чаю, положила в чашку три куска сахару, размешала ложечкой и подкатила столик прямо к дивану.

Вячеслав приподнял подушку – присел, мельком просмотрел письма и визитки, рассеянно кинул на пол. Принял чай и стал пить прямо в постели.

–Сегодня все кошмары какие-то. Лидия снилась. Смотрела так строго. И еще. Ужасно! Как будто вскрывала мне грудь.

Горничная не отвечала, этого не требовалось. Подняла почту, положила на письменный стол, раздернула шторы – в окна тотчас хлынул яркий дневной свет. Что-то внизу за окном задержало ее внимание.

Вячеслав допил чай, протянул чашку горничной, стал задумчиво жевать булку. Горничная подняла письма с пола, положила на стол, налила еще чаю. А после сказала:

–Приходила она.

Вячеслав тяжело вздохнул: ну сколько можно! Не спеша покончил с булкой.

–И что же?

–Просила о встрече.

–А ты?

–Сказала: спят.

–А она?

–Ушла.

Вячеслав протянул ей пустую чашку, чашка мелко позвякивала на блюдце.

–Дай халат.

Горничная поставила чашку на столик, подняла халат с кресла, положила на край дивана. Сделала книксен, развернула столик и выкатила в коридор, прикрыв за собой дверь.

…Вячеслав, полусидя, слушал, как она удаляется по коридору. Потом уставился в потолок.

–Лидия, к чему же ты опять снилась?

Он перевел глаза в угол, туда, где под греческой иконкой горела лампадка. И вдруг из темноты угла, соткавшись прямо из воздуха и паутины, на него глянули фанатично горящие глаза. Вячеслав в ужасе замер, заморгал. Видение растаяло.

Он полежал немного, спрятавшись с головой под пледом. Испуг прошел. Вячеслав сдвинул плед и, избегая смотреть на лампадку, понежился еще немного в постели, раздумывая о том, что слишком изнуряет себя ночными бдениями и работой. Нехотя выпростал худые белые ноги наружу, нащупал ими шлепанцы на полу. Встал, накинул халат поверх фланелевого белья. Подошел к окну – глянуть на верхушки деревьев и небо. Но заметил прохаживающуюся туда-сюда вдоль чугунной ограды пожилую женщину в темной мешкообразной одежде. Женщина кинула на окно Иванова терпеливый взгляд, и он отпрянул к стене: то же видение, те же глаза!

И тут он что-то вспомнил. Раскидал рукой письма и визитки, аккуратно сложенные горничной на столе.

–Анюта!

Медленное дребезжание столика на колесиках в коридоре прекратилось. Горничная вернулась и открыла дверь.

Иванов держал в руке визитку с пентаграммой, на визитке значилось: «Анна-Рудольф, оккультистка, пророчица, ясновидящая, ученица тибетских махатм».

–От кого?

Горничная кивнула на окно.

–Дама лет пятидесяти, русская, но немного странна. Сказала, будет ждать вашего пробуждения. Гуляет под окнами.

–Что ж ты промолчала?

Горничная выразительно посмотрела на него.

–Ах, да, – спохватился Вячеслав, – я сам велел не беспокоить. Зови. Дай одеться!

Горничная кивнула и вышла за костюмом. А Вячеслав подкрался к окну и стал рассматривать гостью из-за тяжелой портьеры.

***

Макс сидел в уютном зале популярнейшего в те годы ресторана «Вена» – изучал меню и блаженствовал. Мимо сновали, сбиваясь с ног, официанты, девушки-буфетчицы криками сообщали о готовности того или иного заказа, за десятками столиков гремели приборами и громко смеялись, к тому же играло механическое пианино фирмы M. Welte&Söhne. Иными словами гвалт в ресторане стоял невообразимый.

Но это был особенный, безумолчный, лакомый шум отменного гастрономического заведения, чьи фирменные блюда и фирменное качество продуктов отрадны желудку настоящего едока. Здешние сосиски были лучше франкфуртских, а уж что до ризотто миланезе, заливной утки, соуса кумберленд, котлет из дичи и прочего – тут «Венской» кухне просто не было равных.

Макс то и дело отрывался от меню: с ним здоровались кивками, почтительными поклонами, шутливыми приветствиями или дружескими похлопываниями по плечу: все – свои. Здесь собирался весь артистический и деловой Петербург, захаживали и те, кому в радость было просто поглазеть – как и что изволят кушать знаменитости.

Волошин поманил официанта, широко провел пальцем по меню, не забыв и сосиски. Официант помчался исполнять. Поэт, прикинув в уме, что завтрак обойдется в два с полтиной, лениво посмотрел в витринное окно, выходящее на Малую Морскую.

Так и есть. Напротив ресторана встал автомобиль – эта машина преследовала Волошина с утра. Автомобиль въехал на квадратные плиты тротуара и затаился в тени дома. За рулем сидел месье в клетчатом кепи и модерновом креповом пиджаке в английскую клетку. Месье явно нарывался на ссору.

Поссориться с Волошиным было непросто. В детстве мать так беспокоило миролюбие «тюфяка-сына», что она даже подговаривала мальчишек на драки. Макс терпел-терпел, потом раскидал забияк направо и налево, как щенят. Мать успокоилась. Больше Волошин не дрался ни разу.

И вот этот «клетчатый»…

Он подкараулил Макса у дома, а когда тот вышел на променад – стал преследовать на некотором расстоянии, невзирая на уличные заторы. Мало того, этот болван дважды нагло просигналил ему. Прохожие оборачивались.

Макс никак не реагировал. Спокойно прошелся до ресторана – любил пешие прогулки, – здесь, в Петербурге, как и в Париже, ему не хватало крутых подъемов и спусков крымских гор, вошел внутрь и сразу забыл о странном автомобилисте. «Вена» заставляла забыть о чем угодно.

В этом оазисе, услаждающем все органы восприятия, Волошин бывать любил. Не только потому, что был он отменный едок и прием пищи стоял для него везде и всюду первой строкой. Тут собирались друзья – поэты, они острили, порой бранились, но всегда, отдав должное винам и ликерам, оканчивали пикировки бурными заверениями в вечной любви друг к другу, а паче того – к поэзии. Несмотря на то, что «Вена» в день пропускала через себя сотни посетителей, именно литераторы чувствовали себя в ресторане как дома. Поговаривали даже, смеясь, о «Венском периоде русской литературы», и то было сущей правдой.

«Клетчатый» господин утомился ждать Макса, а, может быть, соблазнился манящей атмосферой ресторана. Он вышел из машины, быстро пересек дорогу и вошел в зал. В это время к Максу подскочил официант с подносом и стал выставлять на стол завтрак и дополнительно заказанные блюда. Макс потянул носом и чревоугодно вздохнул.