–Я бы хотел узнать только одно, – казалось, Эберт разговаривал сам с собой, настолько отрешенно и задумчиво звучал сейчас его приглушенный голос, – ты была беременна от Йенса?
–Если бы я была беременна от Йенса, то умерла бы от горя, потеряв ребенка, но сейчас я просто рада, что мне не придется делать аборт, – откровенно поделилась своими чувствами я, и наконец-то уснула, напоследок отметив, что галлюцинация с лицом Эберта явно намеревается учинить погром в моей палате.
ГЛАВА XIII
Когда-то на заре туманной юности я всерьез мечтала стать знаменитостью мирового масштаба и регулярно блистать на телеэкране в вечернем прайм-тайме, однако сейчас, после того как практически весь Ор-Эркеншвик чудесным образом оказался подробно осведомлен о причудливых хитросплетениях моей личной жизни, я окончательно поняла, что такое дурная слава. Каждый мой даже самый незначительный шаг самозабвенно обсуждался, мельчайшие детали жадно смаковались местными сплетницами, а рядовой поход в супермаркет неизменно превращался в бесплатное шоу для истосковавшихся по ярким зрелищам обывателей. Маленький городок, который жители других федеральных земель зачастую не могли найти на карте Германии, в последнее время напоминал разоренный муравейник: убийство Ханны, а затем и смерть Йенса в изоляторе ощутимо всколыхнули размеренное течение однообразного быта, и разговоры о трагической гибели владелицы пекарни, бывшей на дружеской ноге с двумя третями Ор-Эркеншвика, уверенно держали лидирующие позиции в рейтинге популярности. Совсем не удивительно, что, когда в широкие народные массы просочилась шокирующая информация о моем «романе» с Йенсом, снежный ком из домыслов и вымыслов не замедлил обрушиться мне на голову сразу по выходу из больницы, однако я была твердо намерена не позволить безжалостному общественному мнению навсегда погрести меня под своей лавиной.
Я провалялась на больничной койке в Даттеле без малого десять дней: мое состояние вызывало значительные опасения у доктора Вирц, и она настояла на продлении стационарного периода. Меня старательно пичкали лекарствами, чуть ли не насильно откармливали и ежедневно вывозили на прогулку в инвалидной коляске до тех пор, пока я не встала на ноги. В больнице меня больше никто не навещал, если не считать, конечно, комиссара Берггольца, связанного формальной необходимостью получить мою подпись на протоколе. Эберт и так называемые «друзья семьи» позаботились, чтобы в Ор-Эркеншвике я стала персоной нон-грата, парией, изгоем, неприкасаемой, как угодно – думаю, если бы мы жили в дремучем средневековье, мой супруг обязательно добился бы публичной порки розгами на центральной площади города. Но я прекрасно сознавала, что живу в двадцать первом веке, в свободной демократической стране, где даже сексуальные меньшинства фактически уравнены в правах с обычными парами, и не собиралась ломаться под непрерывным давлением обстоятельств. Я покинула больницу совершенно другим человеком, во мне умерла не только едва зародившаяся жизнь – казалось, вместо сердца у меня в груди отныне ритмично сокращался бездушный механизм с единственной функцией перекачки крови, не способный ни на боль, ни на сострадание, ни на любовь. Я ощущала себя выжившей в аду, и объективно понимала, что спуск в глубины преисподней не прошел для меня бесследно – прежняя Беата, отчаянно цеплявшаяся за свои светлые иллюзии, осталась в прошлом, а на смену ей явилась холодная, бесстрастная натура с прагматичным подходом к жизни.
Так как постоянный адрес проживания у меня в данный момент попросту отсутствовал, адвокат Эберта прислал мне бумаги на развод прямо в больницу. Сам он явно не желал со мной контактировать, и я была ему за это исключительно благодарна – меньше всего на свете я желала видеть холеное лицо Эберта и выслушивать обвинения в супружеской неверности. Находись мы в моей родной стране, нас бы развели через месяц, однако, в Германии бракоразводные процессы имели обыкновение длиться годами. Даже при наличии обоюдных договоренностей между супругами брак расторгался только через суд и при обязательном участии адвоката. Достаточно было прибавить к вышеперечисленным требованиям предусмотренный законом годичный срок раздельного проживания, и сразу становилось кристально ясно, почему немцы массово предпочитали сожительствовать в гражданском партнерстве и крайне неохотно регистрировали свои отношения. Помимо всего прочего, развод неизбежно влетал в копеечку: услуги адвоката стоили весьма недешево, а уж если в деле фигурировали совместные дети или спорные имущественные вопросы, вынесение судебного решения занимало в разы больше времени. Эберт был довольно хорошо обеспечен финансово, чтобы нанять первоклассного адвоката, знающего мельчайшие лазейки в законодательстве и грамотно подсказавшего ему, какие причины следует указать в заявлении, чтобы многократно ускорить процедуру и на протяжении целого года не оплачивать содержание малообеспеченной жены. Если бы мы разводилась в стандартном порядке, суд обязал бы Эберта ежемесячно перечислять мне «денежное довольствие», так как никаких источников дохода на момент подачи заявления у меня не было, а учитывая тот факт, что наша семья просуществовала более трех лет, я имела официальное право на часть пенсионных накоплений мужа, да и после раздела недвижимости мне теоретически тоже могло кое-то перепасть. В общем, опытный адвокат доходчиво объяснил Эберту, что безболезненно он со мной в любом случае не разведется, и лучшим вариантом будет раздуть грандиозный скандал, смешать меня с грязью и апеллировать в суде к исключительному характеру сложившейся ситуации. Надо ли говорить, что Эберт в точности воспользовался полученным советом?
Адвокат моего супруга по полной программе отрабатывал свой внушительный гонорар. По крайней мере в отправленной мне копии заявления я обнаружила художественное изложение хроники своей «измены» с приложением списка фамилий лиц, готовых выступить в качестве свидетелей. Основательность подхода поражала воображение: вездесущий адвокат успел побывать даже в фитнесс-клубе, хотя, на мой дилетантский взгляд, уже одни только показания по делу Ханны ставили жирный крест на моей репутации. Одним словом, Эберт просил судью развести нас как можно скорее, мотивируя свою настойчивость невозможностью и дальше находиться рядом с женщиной, которая не только подло обманывала его на протяжении двух лет, но в довершение ко всему еще и была беременна от любовника (не знаю, действительно ли мой супруг верил, что я носила под сердцем ребенка Йенса, или сделал на этом акцент по рекомендации адвоката). Нужно добавить, что в Ор-Эркеншвике Эберт, в принципе, обладал определенной известностью, и новость о моем вероломном поступке распространилась по городу с вирусной скоростью. Я пластом лежала в больнице, а уже только ленивый не перемывал мне косточки. Впрочем, мне были абсолютно безразличны все эти досужие разговоры, и я всецело поддерживала стремление Эберта поскорее расстаться. Денег на адвоката у меня не было, просить полагающейся мне помощи от государства я не хотела, пусть и тем самым добровольно лишала себя права выступать в судебном заседании, поэтому представитель Эберта с чистой совестью передал документы на рассмотрение, честно предупредив меня о последствиях отказа от услуг юриста. С того дня минуло почти месяц, и я искренне надеялась, что в силу, скажем там, форс-мажорных, обстоятельств, судья удовлетворит требования моего супруга без затягивания сроков.
Доктор Вирц, проникшаяся ко мне поистине материнскими чувствами, откладывала выписку несколько раз, и если бы я не начала открыто бунтовать, наверняка придумала бы способ задержать меня в больнице еще на недельку. Естественно, она была в курсе сокрушительного коллапса моей семейной жизни, своими глазами видела, как разъяренный Эберт сметал со столика медикаменты, и от души пыталась помочь мне сохранить брак, не понимая, что я остро жажду его скорейшего расторжения. Я откровенно тяготилась общением с фрау Вирц, каким бы замечательным человеком она не была и как бы тепло ко мне не относилась. Я готовилась держать круговую оборону против всего мира, а доктор Вирц бередила мои раны и взывала к женским слабостям. Мне предстояло решить множество одновременно возникших проблем, а она видела выход только в примирении с Эбертом, называя всё произошедшее «ошибкой молодости», заслуживающей милосердного прощения. Но я, черт возьми, нуждалась вовсе не в снисхождении, гораздо острее у меня стояла вынужденная необходимость срочно подобрать себе жилье, найти деньги на поездку в консульство, да мало ли каких сугубо организационных моментов могло возникнуть у человека, впервые за пять лет совершающего самостоятельные шаги в чужой стране?
