— Оно будет работать.

Макс резко рухнул на стул, сильно хмурясь. Тусклый утренний свет добавлял даже такому неприметному человеку новые пересветы черт лица.

— Попробуй, — сказал Том, но спустя мгновение что-то понял: — Ты тоже не можешь вызвать патронус?

Ей надоело смотреть на печальное лицо Макса — вместе с ним чувствовать это бесконечное давящее сожаление, и она взмахнула палочкой, повторяя движение из новой формулы. Появилась прозрачная выдра и, услышав короткую инструкцию, выплыла в окно.

Они все затаили дыхание. Какое-то время ничего не происходило, а потом примчался терьер Рона.

— Не могу поверить, что эта формула сработала!

Она слишком громко выдохнула от звука его голоса и наконец поняла, что ничего конкретно не представляла — просто мельком вспомнила про семью. Словно была счастлива все время. Эта мысль ей понравилась.

Макс чуть не свалился со стула.

— И каково это? — легко спросил Том.

— Каково что?

— Сделать то, о чем ты мечтал.

Он долго молчал, и за это время его лицо как будто приобрело новые — светлые — черты. Гермиона не озвучила и так очевидные вещи — теперь они могли не делать переключения, чтобы передать информацию.

— А еще мы можем нанимать людей в наш отдел из любого мира, — добавил Макс как бы между прочим. Он провел ладонью по столу, задевая солнечные ленты. Потом взял трость за набалдашник и замер, словно очень хотел что-то попробовать, но — это было в едва заметной дрожи в пальцах — очень боялся. — Какое счастливое воспоминание? Может, если я представляю сегодняшний день…

— Нет, — жестко оборвал его Том. Он встал, упираюсь руками в стол, и продолжил очень вдохновленно, как будто чужая радость забрала его печаль: — Представь не сегодня, а завтра и послезавтра, следующие дни, которые будут еще лучше этого. Ты изобрел то, о чем даже нельзя было и думать, и хочешь представлять только сегодня? Сегодня всегда с горечью вчера, а вот завтра… завтра.

Макс разжал пальцы на трости и прислонил ее к стене.

— А ты сам что представляешь?

Сквозь витражные окна кухни преломлялся не такой яркий, но мягкий утренний рассвет, рассыпаясь разноцветными зайчиками на их лицах. Гермиона провела ладонью по щеке, гадая, так же красиво это выглядит на ней, как на других.

— Я не могу вызвать патронус, — просто ответил Том. — И не буду пока даже пытаться, потому что сейчас у меня намного больше счастливых воспоминаний, но, если что, я не хочу знать, что они недостаточно… Что есть еще какое-то мерило счастья. Нет, я не буду этого делать. И знать не хочу, какой мой патронус.

— Может, мне тоже не стоит этого делать, — сказал Макс и потер щеку, как будто знал, что там отразился осколок витражного стекла.

Том внимательно на него посмотрел, щурясь от солнца.

— Ты меня и себя не сравнивай. Ты только что — подумать только! — совершил научный прорыв. — В его голосе слышалось больше жизни, чем за все время до этого. Он помолчал и уже с меньшим энтузиазмом продолжил: — А у меня в мозг не поступает нужное количество эндорфина, и даже только поэтому патронус для меня — тема закрытая.

— Раньше я представлял…

— Счастливые воспоминания — они разные, — вмешалась Гермиона. — Нет двух равных по силе и смыслу. Главное не то, что случилось, а что ты от этого чувствуешь.

Макс зажмурился. Он стукнул тростью об пол и, потянув за набалдашник, достал свою палочку, что обычно была скрыта от чужих глаз. Гермиона вспомнила: 18 дюймов, английский дуб — хороший для хороших и плохих времен — и сердечная жила дракона.

Он сотворил заклинание — и появилась прозрачная дворняга. Похоже, это был Монарх — его пес, которого загрызли хрупы. Макс наконец открыл глаза и улыбнулся патронусу.

***

Длинные качающиеся тени тянулись от зашторенных окон к двери, цепляя другие, менее плотные тени от мебели. Том сидел в кресле и выглядел напряженным, почти уставшим. Она бы тоже устала, если бы полночи просыпалась от кошмаров.

Том положил руки на подлокотники и склонил голову к плечу, разминая шею.

— Сегодня ночью мне приснился сон, — сказал он. — Каждый раз, когда я снова засыпал, он продолжался.

Франческа взяла свой блокнот и, что-то записав, спросила:

— Можешь описать его? Только, Том, чтобы лучше понять свои эмоции, рассказывай в реальном времени. Обычно это имеет больший эффект.

Он уперся затылком в спинку кресла и закрыл глаза.

— Я падаю, нет, плыву в быстротекущей реке, — сказал Том с расстановкой, и Гермиона невольно представила его сон. — Мне холодно — мокрая одежда неприятно липнет. И страшно, потому что я подсознательно знаю — на берегу, в джунглях, кто-то опасный. И с каждой секундой мне становится все страшнее. Может, я понимаю, что это сон, но не могу проснуться. Передо мной оказываются большие черные кошки — пантеры, может, я не знаю. Я не могу остановиться, и течение несет меня прямо на них. Я безоружен. — Тут Том резко вдохнул и со свистом выдохнул. — Потом я разрываю им пасти так, чтобы они умирали. Мне все еще очень страшно, вода холодная и как будто настоящая, и я просыпаюсь.

Он поддался вперед в кресле, сцепив руки в замок, и его тень качнулась по темному полу вместе с ним.

— Был только страх? — спросила Франческа. Том открыл глаза и вздрогнул.

— Да. Я как будто умер, оставаясь в сознании.

— С чем у тебя ассоциируются кошки?

Том обнял себя руками, словно ему было холодно. Он надавил пальцами на переносицу, не прекращая хмурить черные брови.

— Я как-то сказал, что сейчас ищу черную кошку в черной комнате, но теперь знаю, что она там есть.

— То есть, кошки — это твоя депрессия?

От этого вопроса он снова шумно выдохнул.

— Может быть, — сказал Том с сомнением. Потом добавил: — Или просто мои какие-то деструктивные мысли. Что-то плохое.

Гермиона никогда не запоминала свои сны, но такой, она знала, точно бы не забыла. Тому и раньше снились кошмары, но до этого он никогда не говорил о них с Франческой.

— И ты чувствуешь страх, но все равно убиваешь их?..

— Разрываю им пасти, да.

— Ты знаешь, что рекой чаще всего в нашем сознании предстает линия жизни? Это наиболее точная метафора. Как думаешь, твоя река — это жизнь, а кошки — это препятствия?

Том молчал, а его силуэт терялся в полутонах кабинета. Гермиона не чувствовала нужды, как в тот раз, зажигать магические фонарики — они бы ничем не помогли. Она и так могла представить лицо Тома так же четко, как видела свое каждое утро в зеркале.

— Тогда почему мне страшно? — спросил больше устало, чем заинтересованно.

Франческа улыбнулась:

— А тебе не страшно в реальности сталкиваться со своим прошлым?

— Страшно, конечно.

— Твой сон говорит: «Мне страшно справляться, но, чтобы продолжать жить, я все равно это делаю и побеждаю кошек, которые меня угнетают». — Франческа сняла очки и сжала переносицу пальцами. — Твоя терапия еще не заканчивается, Том, но ты уже проделал большую и очень сложную работу. И, кстати, ты думал, почему тебе страшно?

— Я боюсь не справиться, — легко ответил Том. — Боюсь, что ничего не выйдет.

— Ты можешь бояться, но я бы посоветовала тебе взвесить аргументы в пользу того, что получится. Уже получается.

Том кивнул и положил ладонь на шею в жесте, слишком похожем на ее собственный. Она, в отличие от Тома, видела ощутимую разницу, но в тот же момент поняла, что не станет это озвучивать. Ему нужно было дойти до этого самостоятельно. Гермиона покрутила вокруг запястья ремешок часов. Время сеанса подошло к концу.

***

Гермиона переставила вазон с цветами со сквозняка на другой конец стола. Она на ходу провела ладонью по дереву и снова села в кресло. На диване не спал Юксаре — Макс взял три дня выходных. Без них в кабинете было немного пусто, но и это «пусто» стиралось от знания, что скоро все вернется на свои места. С тем только изменением, что теперь у Макса будет больше причин любить место, где он работал.