«Осенью в мокрое время, около Регенвальда, генерал Берг с корпусом выступил в поход; регулярная конница его просила идти окружною, гладкою, дорогою; он взял при себе эскадрона три гусар и два полка казаков и закрывал корпус одаль справа; выходя из лесу, вдруг увидели мы на нескольких шагах весь прусской корпус, стоящий в его линиях; мы фланкировали его влево; возвратившийся офицер донес, что впереди, в большой версте, незанятая болотная переправа мелка; мы стремились на нее; погнались за нами первее прусские драгуны на палашах, за ними гусары; достигши до переправы, приятель и неприятель, смешавшись, погрузли в ней почти по луку[137]; нашим надлежало прежде насухо выйти; за ними вмиг – несколько прусских эскадронов, кои вмиг построились; генерал приказал их сломить. Ближний эскадрон был слабой желтой[138] Свацеков; я его пустил; он опроверг все прусские эскадроны обратно, опять в болото…»[139].
В нескольких словах описывает Суворов и картину глухой осени, и воинский талант Берга: пошел не по безопасной, дальней, а по неудобной, через лес, дороге, но зато вовремя прикрыл фланг корпуса от изготавливавшегося уже неприятеля.
Но остановиться на этой картине генерал наш уже не может, он просто обязан поведать о подвиге сербских гусар:
«…через оное … нашли они[140] влеве от нее суше переправу; первой их полк перешел драгунской Финкенштейнов, весьма комплектной[141]; при ближних тут высотах было тут отверстие на эскадрон, против которого один Финкенштейнов стоял; неможно было время тратить; я велел ударить стремглав на полк одному нашему сербскому эскадрону; оного капитан Жандр бросился в отверстие на саблях; Финкенштейновы дали залп из карабинов; ни один человек наших не упал; но Финкенштейновы пять эскадронов в мгновенье были опровержены, рублены, потоптаны и перебежали через переправу назад»[142].
Другой бы рассказчик на этом поставил точку. Но не Суворов: он весь охвачен горячкой боя:
«Сербской эскадрон был подкрепляем одним венгерским, которой в деле не был; Финкенштейновы были подкрепляемы, кроме конницы, баталионами десятью пехоты; вся сия пехота – прекрасное зрелище – с противной черты, на полувыстреле, давала по нас ружейные залпы; мы почти ничего не потеряли, от них же, сверх убитых, получили знатное число пленников; при сих действиях находились их лучшие партизаны, и Финкенштейновым полком командовал подполковник и кавалер Реценштейн, весьма храброй и отличной офицер; потом оставили они нас в покое»[143].
Этот текст был написан либо надиктован через год после победы при Рымнике, за полтора месяца до штурма Измаила. Само описание боя в тексте первого тома «Документов» занимает чуть менее страницы. Всего один боевой день глухой осени 1761 г., но уже здесь есть все «три воинских искусства»: глазомер, быстрота, натиск. А ведь до «Науки побеждать» еще пять лет.
На этом эпизоде заканчивал рассказ об участии в войне с Фридрихом II великий Суворов. Вместо эпилога приведем отрывок из реляции от 24 ноября 1761 г. генерал-поручика Румянцева, будущего героя Кагула, императрице Елизавете Петровне:
«Я, при сем случае обоих: полковника Зорича и подполковника Суворова оказанную храбрость и доброе распоряжение в приводстве, по справедливости, вашему Императорскому Величеству в Высочайшее благоволение рекомендовать дерзновение приемлю»[144].
Глава пятая
Командир полка
Не знаю, успела ли тяжелобольная государыня прочесть реляцию своего доблестного генерала, но ранним утром 25 декабря 1761 г. она умерла. Ее не стало на Рождество, и в этом можно было видеть добрый знак, указующий, куда отправилась ее бессмертная душа. Дела же для России и Суворова стремительно принимали бурный оборот.
Казалось бы, еще три недели назад были все основания уверенно смотреть в будущее: после пятой за четыре года осады 5 декабря (старый стиль) наконец капитулировал Кольберг в Померании, важный пункт на берегу Балтики, полгода с успехом осаждавшийся Румянцевым. Теперь у Фридриха II из всех его владений оставался только Бранденбург с Берлином – и крах прусской монархии представлялся неизбежным. Но смерть императрицы вырвала столь близкую победу из рук России.
Новый император Петр III, племянник Елизаветы Петровны, родной внук Петра Великого, внучатый племянник Карла XII, немедленно решил заключить мир с обожаемым им Фридрихом II. Увы, он не обладал ни величием души первого деда, ни храбростью второго. Человек поверхностного ума, слабохарактерный, он слепо преклонялся перед королем прусским. Не обладая ни одним из его положительных качеств, Петр III чаще всего бездумно старался копировать его, не понимая источников значимости этого государя и полководца. Войну с ним он считал несправедливой и преступной. А потому стремился не только заключить мир, но и отстранить от дела слишком ретивых слуг покойной тетки. Это обстоятельство немедленно обратилось против отца и сына Суворовых.
С декабря 1760 г. Василий Иванович был генерал-губернатором оккупированной Восточной Пруссии. Вообще карьера его в эти годы шла хорошо: он оставался генерал-поручиком, 20 апреля 1760 г. был назначен главным полевым интендантом нашей действующей армии, в июне того же года награжден орденом Святого благоверного князя Александра Невского (тогда второй по старшинству российский орден), а 16 августа назначен сенатором. И вот теперь – важнейший пост в Кенигсберге. Его прислали в целях прекращения режима налогового, таможенного и податного покровительства прусскому населению, практиковавшегося при прежних генерал-губернаторах – Ферморе и Корфе. И действительно, Суворов-отец круто взялся за сбережение и пополнение государственной казны за счет пруссаков. Результатом его неусыпных трудов явились три сенатских указа о перечеканке и чеканке серебряных прусских монет, приносящей прибыль русским финансам[145], а также указ об отмене привилегированного таможенного тарифа 1724 г. для торговли Пруссии с Бранденбургом. Теперь пошлины взимались в доход русской казны[146]. Естественно, что такие меры вызвали у кенигсбергских фабрикантов и купцов отнюдь не восторг, а поток жалоб, оставленный Конференцией без внимания, ибо она вполне справедливо полагала, что завоеванная провинция должна приносить России доход, а не вводить ее в дополнительные убытки.
Неудивительно, что уже через два дня по восшествии на престол, 27 декабря 1761 г., Петр III повелел отставить В. И. Суворова с поста прусского генерал-губернатора, а граф Салтыков, снова по его распоряжению ставший главнокомандующим, уже 4 января 1762 г. предписал генерал-поручику П. И. Панину сдать немедленно дивизию и отправиться в Кенигсберг принимать дела у В. И. Суворова[147].
При таких обстоятельствах производство А. В. Суворова в полковники, а тем более назначение его командиром какого-нибудь кавалерийского полка становилось маловероятным. Напомним, что во главе Тверского драгунского он состоял только временно, пока тяжело болел его командир полковник де Медем. Ничего удивительного в такой перемене фортуны нет, ибо в те славные времена производство в новый чин или назначение на должность делалось по большей части по протекции, а если чин и должность были высоки, то исключительно по ней. Вспомним, как быстро продвигался он в 1756–1759 гг. в чинах, не быв еще ни единого дня под огнем. Теперь же, когда служебная судьба его отца оказалась под очень большим вопросом, нужно было обладать не просто храбростью, но мужеством, чтобы настаивать на воздаянии оказанных молодым Суворовым боевых заслуг.
