Но танк не приближался к нему.
Между ним и танком расстояние как бы и не сокращалось. Рокот замолк, танк, должно быть, остановился.
Гул опять тронулся, надсадный, со скрежетом, и все равно на одном месте: танк, возможно, буксовал в слишком глубоком песке.
Наконец донеслось громыхание гусениц. "Пошел, пошел..." Теперь танк уже недалеко. Танк строчил из пулемета, и по вспышкам выстрелов, на короткий миг высвечивавших темный кусок железной громадины, Рябов понял, что двигался он чуть в стороне от него.
Танк все ближе и ближе. Все резче и резче треск пулемета. Рябов вжался в песок, не решаясь поднять голову. Голова лежала на левой согнутой - руке. Что-то смутное, тяжелое поднималось из самой глубины сердца. И сердце билось, билось... "Выдержку, выдержку, и все будет в порядке", - повторял про себя.
Танк уже шагах в десяти от него, даже ближе на шаг, на два. Пули, слышал он, ложились справа. "Так-так-так..." - кололо в мозгу. Рябов догадался, что находится в непростреливаемом пространстве. "Не промедлить, не промедлить! Секунда, две, три, и танк отойдет, далеко, метров десять, двадцать, больше... И - амба, я пропал..." Сердце еще неприятно билось, но в голове уже было ясно и спокойно. Одно желание завладело всем его существом: взорвать танк, заходивший в тыл обороны. Взорвать танк, ничего больше. Он просто устал от тревог, от риска, и от надежд тоже, они не сбывались и потому утомляли.
Широко раскрытыми глазами смотрел Рябов в сторону двигавшегося танка. "Амба!"
Он почувствовал, что рука не в силах бросить гранаты. "Не получится. Не получится... Оттого это, что куда-то в бок стукнуло. Пуля? Может, и пуля. Нельзя, нельзя, чтоб не получилось! Нельзя... Вот-вот танк отойдет..." Рябов испугался этой мысли. Он выдернул чеку, поспешно привстал на левое колено, хотел еще что-то сделать, но не мог сообразить что и, припадая грудью вперед, метнул гранаты... низко... над самой землей... Рука еще ощущала тяжесть, казалось, что еще держит связку гранат. Он почувствовал боль в запястье. "Это от напряжения... во время броска... жилы натянулись... оттого и больно". Он уже врылся головой в песок, в песок судорожно врылись растопыренные пальцы и перестали дрожать.
Он не дышал. Он ждал взрыва.
9
Дрогнули накаты на блиндаже.
На лугу раздавались долгие взрывы, один за другим, и Писарев видел метавшийся огонь. Горела трава, горел песок, горел воздух.
Жмурясь от едкого дыма, валившего на траншею, Писарев медленно провел ладонью по лицу, вытер выступивший пот. От радости это, подумал. Сердце больно колотилось, это была боль радости, понимал он.
- Горит!.. Горит!.. - возбужденно вырвалось у него. И от того, что выкрикнул это, еще более уверился, что танк в самом деле горел.
Писарев почувствовал слабость. Когда переживаешь радость, оказывается, тоже слабеешь.
Слева явственно донесся грызущий землю скрежет траков. Слева, слева. Танк, один... Пропустили, выходит, не смогли этот остановить. Где они? Писарев думал о Рябове, думал о Скрыпнике, о Зельцере, о Вартанове. Что с ними?
Танк приближался, и Писарев забыл о Рябове, о ребятах, он беспокойно думал о том, что танк определенно прорвется и с тыла, из-за спины, сомнет тех, кто ему противостоит.
- Антонов! - позвал Писарев. - Ан-то-нов!
- Я! Я! - раздалось из мрака траншеи.
И тотчас услышал Писарев торопливые шаги.
- Я!
- Сколько у тебя осталось в отделении бойцов?
- Два. Я и вот он... - показал Антонов на темный силуэт жавшегося к стенке траншеи красноармейца в каске. На каске лежал отсвет пламени, и можно было подумать, что голова красноармейца в розовом дыму.
- Поставь его к телефону. Петреев пропал где-то... - "Связь-то наладил. А не вернулся. Может, укрылся где, пережидает огонь", подумалось. - Поставь бойца к телефону. Пока Петреев не придет.
- Понял, - откликнулся Антонов.
- Ротный, если спросит, скажешь: танк прорвался, я по-быстрому Рябову на выручку. Понял? Не успел сам доложить, - спокойно, обыденно добавил Писарев.
- Куда? Скосит... Товарищ старшина! Пулеметом скосит, - срывающимся голосом выкрикнул Антонов. - Мы с вами и тут справимся с танком. Не мечись, старшина!
Писарев подвесил противотанковую гранату на поясной ремень.
- Рисково так, товарищ старшина, штучку эту таскать, - еще прокричал Антонов.
- Ничего. За обтянутую проволоку подхватил. Ладно. Так ротному скажешь, если спросит, что я Рябову на выручку, - слишком отчетливо повторил Писарев. - Понял? - Тоже слишком отчетливо.
- Понял!
- И это пойми: ты и тот боец теперь весь взвод. И если мне не удастся задержать танк, сам с гранатами, с бутылками кидайся...
Не дожидаясь, что скажет Антонов, Писарев перемахнул через бруствер и неестественно торопливо взял с места. Он понесся туда, где грохотал, двигаясь, танк.
Антонов испуганно смотрел ему вслед. Длинная фигура Писарева виднелась в светлом от полыхавшего огня пространстве и казалась еще длиннее, чем была.
Писарев бежал пригнувшись. Ударил пулемет, и он упал, набок, придерживая рукой гранату. Вскочил, короткий бросок и опять наземь.
Больше Антонов не видел его, тот пропал в гудящей черноте ночи.
А Писарев выждал, пока оборвалась пулеметная строчка, поднялся и дальше. Противотанковая граната, тяжелая, оттянула книзу ремень, и Писарев почувствовал неловкость в шагу. Он весь вспотел - лицо, шея, руки. Он наткнулся на распростертое тело. "Один из трех", - мелькнула догадка. Полшага - и опять: "Второй из трех?" Шаг, шаг... Писарев опять чуть не свалился на кого-то, недвижно лежавшего на песке. "Третий из трех, сдавленно произнес про себя. - А четвертый? С Рябовым их четверо..." Четвертого не было. Кого?
Писарев уже не думал об этом. Танк двигался, сбавив скорость. Заподозрил что-нибудь? Танк бил из пулемета, огненный пунктир врезался в темноту, и когда огоньки летели, угадывались контуры машины.
"Танк пройдет... точно... пройдет... - билось в мозгу. - Пройдет... Уже прошел!.." А в траншее пусто, в ней и укрываться больше некому, Антонов и тот, в каске, жавшийся к стенке траншеи и стоящий сейчас у телефона. Ничего, Антонов услышит танк, прямо же на блиндаж идет. Под рукой у Антонова гранаты и бутылки. "А растеряется вдруг?.." Вспомнился подавленный тон Антонова, хоть тот и произносил твердое: "Понял!" Тогда, второпях, Писарев не обратил внимания на это, а сейчас вспомнил, словно снова услышал Антонова, его подавленный тон. "Испугаешься, - Писарев усмехнулся. - Антонов остался один на один с враждебной неизвестностью. С глазу на глаз с противником обо всем забудешь!" И тут же - успокоенно: "На виду танка, жить если хочешь, и невозможное сделаешь". И Антонов сделает. А почему - Антонов? - спохватился. - Танк-то еще не ушел. Вот он, землю рвет.
Земля скрежетала, раскалываясь, под танком, и всем телом Писарев ощутил ее содрогание. Ослабевшие ноги едва держали его, и он свалился. Не успел подхватить слетевшее пенсне, заморгал глазами: что-то вокруг изменилось, стало еще черней. Колющая муть какая-то. Руками пошарил по песку, не нашел.
Никаких мыслей в голове, никаких чувств в сердце, только сознание, что надо в танк швырнуть гранату. Только это. И эта сосредоточенность удваивала силы. Рывком сбросил каску, показалось, что мешает, каска глухо стукнулась о песок. Писарев почувствовал, ветер тронул волосы, лоб. Стало легче, всему телу. Пальцы беспорядочно водили по поясу и никак не могли снять гранату. "Что же это такое! - злился Писарев. - Что же это такое!" Граната не поддавалась. "Что же это, в самом деле!"
Танк шел теперь быстро, словно торопился выбраться из разгоравшегося луга.
Впереди, правее и левее, горели танки. Огонь уходил высоко в небо, дым уходил в небо, но до звезд огонь и дым не достигали, звезды были все такие же - спокойные, белые и красные, и голубоватые.
В малую долю секунды танк продвинулся настолько, чтоб отойти от третьего из трех, мертво растянувшихся всего лишь в пяти-шести метрах позади, и оказаться возле Писарева. Выхлопной дым обдал его, горячий песок из-под траков посыпался в глаза, надсадно взвывал мотор, настигающе лязгали гусеницы. Писарев шевельнул рукой, убедился: жив. У него занялось дыхание, и длилось это две-три секунды, и в эти две-три секунды сознание привыкло и к реву мотора, и к лязгу гусениц, и к виду танка, и вернулись силы, вернулась решимость.
