Наконец она успокоилась.

— Ты оказалась права, Отил. Я говорила с Эдгаром, объясняла. Поначалу он словно и не слушал меня, отшучивался. Но когда я стала настаивать, сказал, что я требую невыполнимого. Стал даже раздражённым. Тогда я сказала, что не могу более так жить и мне придётся уехать, — но он не стал удерживать меня. И я поняла — ему будет даже удобнее, если я исчезну, теперь, когда подошло время появиться ей... настоящей хозяйке Гронвуда.

У Гиты был вялый, бесцветный голос. Так же, не меняя интонации, она сказала, что сейчас велит Труде принести мою одежду. А потом мы уедем.

Была такая рань, даже собаки не вылезли из конуры, чтобы порычать на нас. Серо, тихо, чуть темнеет сетка строительных лесов вкруг донжона Гронвуда. Гита, я и Труда прошли на конюшню. Я вновь взгромоздилась на пегую кобылку аббатисы. Она тоже была словно сонная, вяло и послушно шла, повинуясь поводьям.

Когда мы выехали, я оглянулась на Гронвуд. Он возвышался серой призрачной массой. Недостроенный замок, которому предстояло однажды вознестись над округой во всём своём великолепии. Но тогда его хозяйкой будет другая, дочь короля, законная супруга шерифа, а скорее уже графа Норфолкского Эдгара Армстронга.

Я поглядела на Гиту. Она не спеша ехала на своей белой лошади и так ни разу не оглянулась на то место, где была так счастлива и откуда ей пришлось с позором уехать. Уехать, по сути, по моей вине. Хотя, может, я не так и виновата. Всё было предопределено заранее. Неисповедимы пути Твои, Господи. Я же только выполнила свой долг, вырвала подругу из сетей соблазна и греха. Но отчего мне столь грустно?

Пришпорив пегую, я обогнала Труду, неуклюже трусившую на муле. Та была явно не в духе. То и дело доносилось её ворчание — мол, добрые люди не пускаются в дорогу, даже не перекусив перед отъездом.

Я догнала Гиту, и наши лошади пошли рядом. Моя подруга молчала, и я не решалась первой начать разговор.

Взошедшее солнце застало нас на лесной тропе. Защебетали птицы, листья в росе вспыхивали, как драгоценности. День обещал быть чудесным, и я несколько приободрилась. В конце концов, то, что произошло, рано или поздно должно было случиться. И пусть уж лучше это выглядит так, словно Гита приняла решение по собственной воле, чем к этому её вынудит та, другая.

Я спросила — куда мы едем. Гита не ответила, и я повторила вопрос, прибавив:

— Почему бы тебе не вернуться со мной в обитель? Вспомни — ты прожила там большую часть жизни. И не худшую часть. И тебе будут рады в монастыре. Там ты вновь обретёшь покой, а пройдёт время, и к тебе вновь вернётся добрая слава.

Гита наконец поглядела на меня, и я смутилась от её циничной улыбки.

— Нет, куда-куда, а в обитель я не могу вернуться.

— Но отчего? Мы там вновь сможем жить вместе, Гита.

— Ты сможешь, ты избрала свой путь. Я же... Ныне я не смогу отдать Господу всю свою душу без остатка.

И добавила:

— Уже второй месяц, как я беременна.

Я только ахнула. У Гиты будет ребёнок! Бастард Армстронга, дитя, на котором всю жизнь будет лежать пятно позора его матери и пренебрежения его отца. А Гита? Что будет с ней — женщиной обесчещенной, родившей неизвестно от кого... Даже если известно. Но без мужа, в грехе.

— О, Святая Хильда! Что же теперь делать?

— Известно что. Рожать, когда придёт срок.

И неожиданно она снова улыбнулась — светло и печально.

— Самое главное теперь — это маленькое существо, что живёт во мне. Это дар Господа и память о моей грешной и пылкой любви.

Я всё же осмелилась спросить:

— Ты сказала об этом Эдгару?

Она пожала плечами, и лицо её обрело независимое выражение.

— Во имя Бога — зачем? Что бы это изменило? Разве мало унижалась я перед ним этой ночью? Всё, что я могла ему сказать, — было сказано. А дитя — это только моё.

Мы выехали из леса. До самого горизонта простиралась Великая Восточная равнина. Вдали, за зарослями ольхи, поблескивали заводи фэнов.

Гита указала мне на видневшееся впереди селение:

— Поезжай туда, Отилия, и найми проводника. Так ты вернее доберёшься до монастыря.

— А ты?

Она вскинула голову.

— Я еду домой. В Тауэр-Вейк. Буду жить в кремнёвой башне мятежника Хэрварда. Там я и продолжу род своего великого деда. Даже если в одиночестве.

Я смотрела, как она уезжает. Гита, грациозная и горделивая, с распустившимися длинными косами цвета лунной пряжи.

За ней на муле трусила Труда, напоследок окинувшая меня подозрительным взглядом — не из-за меня ли её госпожа покинула Гронвуд, где им жилось так привольно?

— Да хранит тебя Бог и все святые, Гита Вейк! — прошептала я.

Неделю назад Эдгар стал графом Норфолкским. Обряд инвестуры[61] состоялся в Лондоне, где в это время находился король.

Я ожидала, что новоиспечённый граф вернётся вместе с леди Бэртрадой, но ошиблась. Я настолько стала провинциалкой, что уже само собой разумеющимся считала, что невеста до свадьбы должна не меньше месяца провести в доме будущего мужа — дабы войти в круг обязанностей хозяйки. Однако совсем иное дело, когда речь идёт об особах королевской крови.

Более того — по возвращении Эдгар сообщил мне, что так и не повидался с нареченной, которая всё ещё находится в Нормандии. Ожидать её следует только ко дню венчания — в день поминовения святого Лаврентия, то есть десятого августа.

Вся неделя перед свадьбой для меня прошла в лихорадочной подготовке к торжеству. Мне пришлось спешно ехать в Норидж и взять на себя львиную долю забот. Скажу как на исповеди, я изрядно уставала. Одно дело следить за хозяйством в усадьбах, другое — брать на себя обязанности по подготовке пира по случаю свадьбы графа. Но ранее я имела кой-какой опыт устройства подобных торжеств, к тому же Эдгар был моей семьёй и мне хотелось сделать всё как можно лучше, как и полагалось при дворах знатных сеньоров.

Разумеется, что с дочерью короля прибудет немало титулованных особ, и граф Норфолк не должен ударить в грязь лицом перед ними. Поэтому мне некогда было даже присесть и передохнуть, не говоря уже о том, чтобы подумать о собственном отъезде. Ведь, как мы условились с Эдгаром, я уеду, едва Бэртрада Нормандская станет его женой.

Я не выносила Бэртраду. Заносчивая, подлая, язвительная. Я знала её ещё ребёнком, и позже, уже взрослой, но такой же лицемерной и хитрой. Однако у неё было положение, какого редко удавалось достичь внебрачной дочери, — тут я не могла не отдать дань её уму и способности интриговать. По крайней мере, отец баловал её, моя госпожа Матильда доверяла ей, а Эдгар решил сделать её своей женой. Не знаю, имело ли мне смысл раскрыть ему глаза на то, что же представляет собой его нареченная? Решила ничего не говорить. Ведь брак с ней нёс ему немалые выгоды и почёт, а уже поэтому стоило желать этого союза. Что же касается недостатков самой Бэртрады... Что ж, Эдгару ещё предстояло узнать её и научиться усмирять. Ведь в конце концов, верховенство в супружестве всегда остаётся за мужчиной.

Вскоре в Норидж начали прибывать гости. Наверное, со времён датских королей этот древний город не посещало столько знати. Прибыли братья невесты, графы Глочестер и Корнуолл с супругами, граф Стефан Мортэн, графы Лестер, Честер и Экзетер, епископы Тэтфордский, Илийский и Линкольнский, даже аббат Ансельм из Бери-Сент-Эдмундса поспешил на поклон к Эдгару, забыв старые обиды. Сама же невеста высадилась в Ярмуте, где отдыхала после переезда по морю. Меня несколько удивило, что она не спешит встретиться с женихом. И каким женихом!

Я уже давно не вспоминала свои наивные надежды на то, что Эдгар станет моим мужем. Это было давно, когда он только приехал и я увидела, как он похож на моего бедного Этельстана... только ещё краше. Правда, Эдгар сразу дал мне понять, что это невозможно. И если я испытала печаль, то в этом повинно только моё глупое сердце. Но я всегда гордилась своей волей и вскоре заставила умолкнуть начавшее зарождаться чувство. Я стала для Эдгара, как он и хотел, другом, опорой, сестрой. Никогда и не думала, что с каким бы то ни было мужчиной меня свяжут столь доверительные и чистые отношения. Да, Эдгар воистину стал мне братом. Когда-то у меня и в самом деле был брат, Гай, но никогда в наших отношениях не было такого тепла, я не чувствовала с ним такого взаимопонимания, как с Эдгаром. И я старалась не думать о близкой разлуке.