Я заставила себя выпрямиться в седле.

Что бы ни случилось, я не должна забывать, что на мне лежит ответственность за моих людей. Теперь настало время все обдумать и принять решение. На Эдгара я больше не рассчитывала, я могла положиться только на себя.

— Едем скорее, Утрэд. У нас мало времени. Мы должны поднять фэны. Должны постоять за себя!

Я был рождён стать воином, героем, вождём... А вышло, что суждено мне всю жизнь прозябать в мелочах усадебного хозяйства. Увы, мне не повезло, я родился спустя почти двадцать лет после того, как отшумели бои саксов за свою свободу. Мне пришлось жить в тоскливое мирное время.

Я скучал.

После бешеных, весёлых дней йоля я вернулся в свою усадьбу Фелинг и... Короче, делать мне было нечего, клянусь душой моего прародителя Хорсы[48] Сакса!

Зима была в самом разгаре. Сухой рождественский мороз сменился ледяными туманами и дождями. Поля превратились в сплошную грязь, дороги стали скользкими, ненадёжными. Не было даже возможности размяться, выехав с соколом на охоту. Приходилось сидеть в дымном тепле помещения, пить эль да судачить.

В зале моего бурга было темно и дымно. Окна, заколоченные на зиму, не давали света, из-за ненастья пришлось прикрыть и дымовую отдушину, и дым чадным облаком скапливался под скатами тростниковой кровли. Все обитатели усадьбы собрались у огня. Кто чинил упряжь, кто резал по дереву, женщины чесали шерсть. Моя мать, благородная Гунхильд, восседала на высоком, похожем на трон кресле, а перед ней на подставке лежала большая книга с округлыми саксонскими литерами.

Мать громко, нараспев, читала старинную саксонскую поэму «Скиталец».

Мне стало скверно. Да, исчезли, прошли времена славы моего народа. Да и где этот народ, где его гордая знать? Погублены, придавлены, смешали свою кровь с завоевателями. Эти проклятые норманны!.. Они теперь тоже величают себя англичанами, говорят, что эта земля столько же их, сколько и наша. Как бы не так! Никто не заставит меня уверовать, что однажды саксы не вскинут головы, не обнажат мечи, не начнут резать глотки завоевателям, и тогда повторится та великая кровавая ночь, когда саксы однажды уже сумели показать себя, напоив клинки кровью надменных данов[50]. И тогда вновь на трон взойдут потомки старой династии, и к Англии вернётся её слава.

Почему-то, думая о потомках прежних государей, я невольно вспомнил Эдгара Армстронга. Ведь в его жилах тоже течёт кровь великого Гарольда Годвинсона, он потомок датских правителей Дэнло. Когда он вернулся из Палестины — какое воодушевление я почувствовал! Вот, думал я, появился наконец мужчина, воин, крестоносец, который пробудит саксов от спячки, сплотит их и поведёт на борьбу с завоевателями норманнами. А вышло... Этот красавчик, этот онорманившийся сакс, только о том и помышлял, как бы выслужиться перед их королём. Об объединении саксов он и слышать не желал. Он строил свой замок, разводил своих лошадей, кичился данной Генрихом властью, ничего больше не хотел знать. И напрасно Бранд и другие требовали, чтобы мы держались его, потому что он-де будет защищать наши права, оградит от норманнов. Я уже понял, что ему не до борьбы, и не знаю, почему продолжаю ездить к нему.

Бесспорно, Эдгар гостеприимный хозяин и неплохо угощал нас на этот йоль. Обычаев-то он придерживается, но и только. Но он не вождь, не таков, каков был его отец Свейн — человек, которого я всегда почитал.

Я поглядел на мать. Она уже стара, глаза её выцвели, лицо избороздили морщины. Но она по-прежнему стройна, как пламя свечи, и манеры у неё величественные. Люди говорили, что Свейн Армстронг уважал и почитал её поболее иных, преклонялся перед ней. Сам он взял в жёны робкую женщину, хотя и саксонскую принцессу. Но это был не тот брак, какой ему нужен, и люди говорили, что Свейн заглядывался на благородную Гунхильд. Мать всегда была величава и почитаема, хотя и стала женой такого слабого и бесцветного тана, как мой отец, Освин. Пусть это и грешно, но я не вспоминал об отце с почтением, а при его жизни даже стыдился его, маленького, робкого, вечно хлопотавшего над своими овцами, свиньями, коровами. Не удивительно, что, когда в Фелинге появлялся воинственный Свейн, я так и кидался к нему. И если он обращал на меня внимание, у меня просто душа пела. И почему Свейн не увёл мою мать из дома, не забрал с собой? Сделал бы её хоть второй женой, на датский лад. Но нет, моя мать была слишком горда и никогда не пошла бы на это. Она глубоко убеждена, что только венчанная супруга может стать настоящей женой и госпожой в доме.

Но что плохого в старом датском обычае брака без венчания? В былые времена таны держали у себя не одну, а две, три «датских жены», хоть церковь и противилась этому. Но ведь бывает немало причин, по которым мужчина хочет взять в жёны ещё одну женщину, — чувства, зов плоти, необходимость, наконец. Норманны запретили этот обычай, сведя роль «датской жены» до положения обычной наложницы. Ну да норманны много чего навязали нам, и почему это я должен им повиноваться? Вон, у меня самого три жены — всё по датскому праву. Но моя мать настаивает, чтобы я обвенчался с какой-нибудь из них.

Я посмотрел на своих жён. Вот они — все здесь. Я могу взять на ложе любую, какую пожелаю. Они ещё крепки и пригожи. Две родили мне детей — одна трёх девчонок, другая крепкого парнишку, Олдриха. Я бы и не прочь обвенчаться с любой, но обе — дочери простых йоменов, а род из Фелинга слишком славен, чтобы разбавлять его кровь кровью простонародья.

Зато моя третья жена — из благородной семьи. Некогда я просто украл её — уж больно она мне нравилась. Поднялся шум, дело едва не дошло до драки, но, поскольку выкраденная девица была не единственным ребёнком у родителей, дело удалось замять, дав её родичам откупную.

Может, мы и ужились бы, но её лоно оказалось бесплодным, она ни разу не забеременела, и постепенно я потерял к ней интерес. Даже узнав, что она путается с одним из моих людей, я махнул на это рукой. И хотя порой ещё сплю с ней, но венчанной женой и хозяйкой Фелинга никогда не сделаю.

Да, только от нас, мужчин и хозяев, зависит положение женщин. А вот в доме Эдгара Армстронга, хотя жены у него всё ещё нет, всеми делами заправляет его невестка Риган. И чего он не прогонит её — ведь не спит же он с ней? А вот же почитает её, уважает, даром что нормандка. Ему всё едино — что норманн, что сакс. И никто его этим не попрекает. Наоборот, моя мать лестно отзывается — дескать, Эдгар хороший герефа, навёл в графстве порядок...

В чём тут дело? Ведь Эдгар только и печётся о своём золоте. Крестоносец — ха! И хотя я видел, как он упражняется с оружием, но по мне он всё равно не воин. Душится, как женщина, бреется, рядится, как норманн... А ещё эта его учёность! Чуть что, ссылается на труды каких-то бумагомарак и даже смеет утверждать, что саксы не всегда владели этой землёй, а пришли такими же завоевателями, как норманны.

Черт! Как же это вышло, что за какой-то год этот подкупленный норманнами пёс стал самым почитаемым человеком в Норфолке? И даже я то и дело ловлю себя на мысли о нём. Но я-то им не восхищаюсь. Хотя и не говорю это ему в глаза, дабы никто не решил, что я попросту завидую. Но завидую ли я? Я запретил себе об этом думать. Просто мне жаль, что мои надежды на сына Свейна, как на предводителя воинства саксов, не оправдались.