— Да, — сказал Йорири, — другое. Чем он собирается платить?
Аладору помолчал.
— Созовите офицеров. Жду у себя всех.
Он развернулся и зашагал к своей каюте. Йорири сдуло куда-то ветром. Эфретани вздохнула.
Бык не стал вмешиваться.
Когда-нибудь… Ему не стать мудрецом, как Илунна, или терпеливым наставником, подобным Эфретани. Вряд ли он научится считать так быстро, как штурман Калли. И, конечно, он не будет знать всё и уметь всё, как Веньета и Листья. Но однажды Бык сделается мастером глубин, хладнокровным и отчаянным, как Йорири, или сумеет в бою стать плечом к плечу с грозным Хо Сином. Тогда его слово будет иметь вес. А пока он младший из воспитанников, его дело — решать задачки и повторять упражнения.
К счастью, уроки пластинки были не единственным его занятием. Иначе Бык давно разбил бы её обо что-нибудь — да хоть о собственный лоб. «У тебя просто мозги не так повёрнуты, — говорила Листья. — Потерпи, рано или поздно они встанут как надо». Но чутьё-то у Быка работало уже сейчас. Оно работало с самого начала. Хо Син смог заметить его в дисфункциональной буре только потому, что истерзанный, полуживой Бык заметил его первым. Когда пластинка заставляла Быка скрипеть зубами, Бык убирал её подальше и приступал к другим тренировкам. Те часто были болезненными, но боли он не боялся. Боль — справедливая и неизбежная плата за новые силы; так в минувшей жизни учили Быка былые наставники. Это он хорошо понимал. С этим он искренне соглашался. Тут всё было ясно и честно, в отличие от проклятой пластинки, которая совершенно безболезненно сворачивала ум набок и доводила до отчаяния…
Он отложил пластинку, которая мгновенно потухла, и закрыл глаза.
Бык старался выстроить в уме понимание мира. Он должен был отрешиться от видимости и воздвигнуть стену между разумом и органами чувств. Он учился думать о вещах, не имевших облика. О том, что нельзя было ни потрогать, ни услышать — только понять. Для таких, как Листья или Веньета, подобные вещи могли воплощаться в последовательности разноцветных значков, но у Быка было очень плохо с этими значками и много лучше — с представлениями о невоплощённом.
Символморя, по которому летел прекрасный парусник, не существовало.
Самого парусника не существовало тоже.
Не было ни солнца, ни ветра, ни волн.
Был гигантский и одновременно микроскопический Наблюдатель. Он двигался среди неопределённостей, в вероятностном поле, которое почти целиком находилось в суперпозиции. Невообразимо могучая воля Наблюдателя поддерживала существование стабильных конструкций внутри его разума. Самая сложная и прочная конструкция называлась «ХроноРозой». Совсем маленькие, беспомощные Наблюдатели держались за неё и двигались вместе с ней. Сильные и крупные, — но не такие сильные и крупные, как Аладору, — плыли в кильватере.
Близость группы Наблюдателей и их внимание изменяли окружающий мир. Вероятностное поле распадалось на области и течения. Области нарушали суперпозицию и приобретали разные свойства. Течения устремлялись в разных направлениях и с разной силой. Никто в действительности не мог ответить, шла «ХроноРоза» по Морю Вероятностей или само мироздание струилось мимо неё, как река мимо стоящего на берегу. Обе версии становились истиной в зависимости от угла зрения.
Символкорабль, его капитан, шесть его офицеров и шестнадцать воспитанников приближались к огромному скоплению Наблюдателей.
Бык догадывался, что это и есть Тортуга.
Был ли остров реальным?
Бык уже знал, что на вопрос о реальности нельзя ответить «да» или «нет». Подобно температуре, реальность могла быть достаточной для каждого конкретного Наблюдателя (или недостаточной, или чрезмерной). Символсолнцу в небе над «ХроноРозой» хватало реальности, чтобы обжечь кожу или перегреть голову. В символморе под килем можно было захлебнуться. Но и то, и другое создавал разум капитана Аладору и его колоссальная личная сила.
Что до Тортуги, то самым реальным в ней был союз нескольких человек, обладавших такой же силой (вероятно, даже большей; при мысли о ней Бык робел). Некогда, объединившись, они сотворили опору: конкретную точку среди безбрежных океанов неясности. Эта неизмеримо малая точка одновременно была обширным, многократно и чётко определённым пространством. Огромная мера определённости притягивала к себе: вела себя подобно огромной массе в стандартных пространствах.
Высокореальная Тортуга порождала в символморях нестабильности, неоднородности во множестве форматов: сложное эхо, прорехи и пики напряжения, темпоральные шторма, нарушения каузальности и другие дисфункции. Не каждый корабль мог приблизиться к ней без помощи лоцмана. Шлейфы тяжёлых судов, мельтешение лоцманов, чёткие следы независимых пловцов — всё это Бык чуял и распознавал всё увереннее. Сложней всего было отказаться от воображения. Стоило Быку представить себе настоящий морской порт или хотя бы его звуки, и чутьё куда-то проваливалось.
Как устроено его чутьё, Бык не знал. Даже Листья не смогла внятно ему объяснить. Наверно, чтобы понимать это, нужно было обладать знаниями Илунны. Но чутьё было с Быком и прежде, в минувшей жизни. Когда-то очень давно точно так же он чуял дыхание врага в глухой ночи, прохладную жизнь рыбы в мутной воде, приближение непогоды. Чутьё осталось с ним и тогда, когда не осталось ничего больше. Тело Быка, пронзённое мечом, истекло кровью, черви уже примерялись к плоти, а дух покинул землю и устремился в «никогда» и «нигде». Бык пытался видеть и слышать, он искал дорогу, обещанную в загробной жизни, он ждал, когда появятся звёзды… Не было ничего. Силы таяли. Бык понял, что перестаёт мыслить. Ему казалось, что он исчезает, растворяется. Не было ничего — и его уже почти не было.
Но он почуял врага.
Близилась опасность. Она была безусловно реальной, и в душе Быка всколыхнулась надежда. Если после смерти был враг и угроза, значит, что-то после смерти всё-таки было! Пусть не дорога под звёздами, какую обещали мудрецы… Опасность пробудила Быка и собрала его воедино. Он напряг остатки воли, готовясь к сражению.
И Хо Син заметил его.
Это был Хо Син, могучий друг, а не враг. Канонир корабля, на котором не было пушек. Тот, кто поклялся: «Человек за бортом!» Вспомнив об этом, Бык вновь ощутил прилив благодарности.
…И словно всё повторилось. Бык почуял, как за неспокойным бурлением ближних вод встаёт огромная и страшная сила. Она была как гроза над океаном. Невольно Бык вообразил себе эту грозу — чёрную как ночь, полную молний, несущую с собой неистовый шторм, — и вывалился из неопределённости обратно на палубу «ХроноРозы». С минуту он приходил в себя и приводил в порядок пульс и дыхание, потом поднял голову — и увидел грозу.
Новый гость вошёл в символморе.
«ХроноРозу» нагонял гигантский корабль, чудовищный и нелепый. У него было три орудийные палубы, но из пушечных портов вместо чугунных дул торчали вёсла. Вёсла не касались воды. Они бессмысленно мотались в воздухе — плыли по штормовому ветру, будто водоросли по течению. Днище судна тоже не касалось воды. Подняв паруса, корабль летел над волнами, точно экраноплан. Шквал сопровождал его. Шквал нёс его. Тёмная туча клубилась над ним, так низко, что задевала мачты. Парусное вооружение было роскошным и грозным, чёрно-красным. Матросы не сновали по вантам, палуба гостя оставалась пустой. Единственный человек стоял на полубаке, пристально глядя из-под ладони на «ХроноРозу». Бык понял, что это капитан.
Чёрно-красный корабль поравнялся с «Розой». Его тень накрыла клипер и принесла ледяной холод. Ветер, жёсткий как плеть, хлестал Быка по лицу. Оглушительно хлопали паруса. Бык различил на борту корабля имя, выложенное серебром. Буквы казались странно знакомыми. Бык мог прочесть их по отдельности, но они не складывались в слова. Мерещилось, что когда-то он знал этот язык, но забыл.
Капитан чёрно-красного перепрыгнул на бушприт и прошёл по нему, как по ровной дороге, почти до самого конца. Теперь Бык ясно видел этого человека, и он тоже выглядел странно знакомым. Как будто Бык встречал его раньше.
