<p>

* * *</p>

   Утром все ночные переживания показались Юли чушью. Сегодня ему предстоял последний и потому особенно важный допрос Усилка. Один инквизитор мог допрашивать свою жертву не более шести раз, и, если он не добивался результата, жертву передавали палачам. Правила в этом отношении были строгие и старшие отцы-инквизиторы бдительно следили за их соблюдением, как раз затем, чтобы избежать сговора инквизиторов и заключенных. Юли как-то не подумал, что раз за разом вызывая к себе Усилка, он сам переводит его в разряд упорного еретика. Теперь же он не мог даже отказаться от этого допроса, так как закон требовал дать заключенному последний шанс сознаться в преступлениях добровольно. Юли понял, что сам загнал себя в ловушку -- чтобы спасти Усилка от ужасной смерти, он должен был любой ценой вырвать у него признание. Усилк, увы, ни в чем не желал признаваться. Он не реагировал ни на уговоры, ни даже на побои, к которым прибег к отчаяния Юли.

   Сейчас он стоял перед Юли, который восседал в роскошном инквизиторском кресле, искусно вырезанном из цельной глыбы камня, что придавало ему особую значительность и подчеркивало разницу в положении двух мужчин -- допросчика и узника. Юли внешне был спокоен. Усилк, сутулый и оборванный, с согбенными плечами и ввалившимися от голода щеками, стоял с ничего не выражающим лицом.

   -- Мы знаем, что у тебя были сношения с людьми, посягавшими на безопасность Панновала, -- уже в тысячный, наверное, раз повторил Юли. -- Ты обязан сообщить нам их имена. Это всё, что нам надо от тебя. После этого ты будешь волен отправляться куда тебе угодно, даже вернуться домой, в Вакк.

   -- Я не знал таких людей. Меня оклеветали.

   И вопрос и ответ стали уже традиционными и повторялись изо дня в день. Юли понимал, что слышал их в последний раз. Сегодня он сбежит из Панновала. Его служба закончится. Но он уже понимал, что стал изнеженным в вечном тепле города. Его охотничьи навыки притупились, он не сможет выжить во внешнем мире в одиночку. И ему не хотелось бросать Усилка здесь, на расправу Дравога, который люто ненавидел его за непокорность и упрямство.

   Он поднялся с кресла и стал расхаживать вокруг заключенного, не в силах унять своего внезапного волнения. Время допроса уже истекало. Он должен был добиться признания сейчас -- или никогда.

   -- Послушай, Усилк, ты знаешь, что это последняя наша беседа, -- Юли заговорил нарочито безучастным тоном, чтобы не выдать охвативших его чувств. -- Я ничего против тебя не имею. Поверь, в отличии от Дравога, у меня нет оснований плохо относиться к тебе лично. Как я уже сказал тебе, я знаком с твоими родителями и уважаю их. Но сегодня я встречаюсь с тобой в последний раз. Если ты не признаешься, моё имя будет покрыто позором. Я не хочу этого. Боюсь, мне придется прибегнуть к помощи палачей. Сейчас тебя уведут в пыточную, и ты наверняка помрешь в этой дыре, причем, неизвестно за что.

   Неожиданно Усилк заговорил, гордо подняв голову.

   -- Нет, я знаю, за что я умру, монах! -- произнес он неожиданно твердым голосом. -- За лучшую жизнь для моего народа, за свободную жизнь!

   Юли был удивлен. Он не ожидал такого прямого ответа, так совпадающего с его ночными мыслями. Но это подстегнуло его. Он понизил голос.

   -- Ну что же, очень хорошо, если ты готов умереть за свободу. Я тоже готов за неё умереть. Поэтому я готов довериться тебе. Слушай меня внимательно. Я вверяю свою жизнь в твои руки. Я не намерен быть священником в этой крысиной норе, я не рожден для того, чтобы раболепствовать перед Акха. Я родился не здесь, а в белой пустыне под открытым небом, далеко на севере, и в этот мир я хочу вернуться. Я помогу тебе сбежать из тюрьмы и возьму тебя с собой. Поверь, я говорю правду! Я не обманываю тебя.

   -- Пошел прочь, монах. Я не так глуп, как ты думаешь. Этот фокус со мной не пройдет. Не ты первый искушаешь меня... -- Усилк с презрением взглянул в глаза Юли. Тот выдержал его взгляд, но вздохнул и нахмурился. Всё оказалось сложнее, чем он думал.

   -- Поверь мне, я тебя не обманываю, -- упрямо повторил он. -- Но я не знаю, как мне убедить тебя, что я говорю правду. Как мне доказать это?

   Усилк грубо рассмеялся.

   -- Ты можешь поносить богов и святыни, которым дал обет служить. Это будет забавно.

   -- Ты думаешь, мне легко говорить такие вещи? -- возмутился Юли. -- Ты ошибаешься. Да, я жестокий человек, и таким меня сделал Панновал. Но всё же, душа внутри меня протестует против этого. И это тоже заставляет меня восставать против Панновала и его законов. Конечно, они обеспечивают защиту от внешнего мира, сытость и сносные условия жизни простому люду, -- но не мне, даже в моей привилегированной роли инквизитора. Почему это так, я не могу сказать, я не знаю. Но я могу сказать, что таков уж мой характер. Я сын дочери вождя, а не жалкий раб чужих законов!

   Юли спохватился и прервал поток своих слов. Он сам не понимал, что это такое на него вдруг нашло. Что это с ним? Куда его несет? Почему он исповедуется ничтожному узнику?.. Но если он действительно мужчина, он не должен отказываться от своих мыслей, облеченных в речи.

   -- Ладно, хватит болтовни. Не в этом дело. Главное в том, что я достану для тебя монашескую сутану. Это легко для меня. Когда ты переоденешься, мы покинем эту камеру. Я проведу тебя в Святилище, а оттуда мы вместе убежим из Панновала. Мы сможем улизнуть через северные ворота, если оба будем одеты охотниками. Их одежду можно забрать в гильдии портных. Ты согласен?

   -- Давай, давай, заливай дальше, монах. Мы в Твинке называем это "вешать лапшу на уши", -- и Усилк оскорбительно засмеялся.

   Юли пришел в бешенство. Ещё немного -- и он бы набросился на этого недоверчивого ублюдка с кулаками. Вместо этого он сорвал со стены плеть и принялся с яростью хлестать по своему каменному креслу. Потом, выпустив пар, он швырнул её в угол, схватил со стола лампу и сунул её под нос Усилка. Тот отшатнулся. Юли схватил его свободной рукой за грудки.

   -- С какой стати я буду врать тебе, идиот! -- закричал он, тряся узника, словно крысу. -- Ну зачем мне лгать тебе? Зачем мне ставить себя под удар? Что ты знаешь, в конце-то концов? Ничего, ничего стоящего! Твоя жизнь уже сейчас не стоит ни гроша. Здесь тебя не ждет ничего хорошего. Ты еретик, теперь я точно это знаю. Сейчас тебя будут пытать, а если ты не сдохнешь после пыток, тебе сломают позвоночник. Ты сгниешь заживо в вонючей темнице. Такова твоя участь. Наверное, это твоя судьба. Ну что ж, иди, подыхай в мучениях! Это цена, которую ты заплатишь за свою гордость и за то, что ты кретин. Иди, гнои своё тело в вонючей камере. Делай, что хочешь, подыхай хоть тысячу раз, мне плевать! Мне всё равно. С меня довольно. Хватит уговоров! Подумай о моих словах, когда будешь висеть на дыбе с жаровней под пятками. Когда ты будешь издыхать в своей камере, в своём собственном дерьме, вспомни обо мне -- я буду уже там, на свободе, среди чистых заснеженных просторов, под открытым небом, неподвластный Акха! Там, где нет его власти...