— Весь этот ад из-за неё, Бруно, она виновата! Если бы не она, мой сын был бы жив!

***

Осмотрев Сару, доктор Барбо помог ей спуститься с высокого стола. Она была так слаба, что не могла сделать это самостоятельно. У врача были светло-карие глаза, которые внушали ей доверие.

— Вы знаете, что у вас угроза, сеньора Чангретта?

Сара в изумлении покачала головой и попыталась вскочить со стула, но доктор жестом ее остановил.

— В этот раз вы послушаете меня и отправитесь прямиком в палату! Думаю, если начать премедикацию немедленно, то плод не успеет отслоиться и мы сохраним беременность.

Сара взмолилась: — Что теперь будет?

Доктор Барбо тяжело вздохнул, но сказал с улыбкой:

— Сеньора Чангретта, давайте подождем и посмотрим, что будет. В данный момент известно одно: ваша беременность под угрозой. Нет смысла сейчас волноваться, нервничать и этим подвергать плод ещё большему риску. Я попрошу сестру поднять вас в палату, и там мы примем все необходимые меры.

Сара кивнула.

Он говорил тихим, успокаивающим голосом, который хорошо на нее действовал. Ей требовались человеческая теплота и забота, требовалось сочувствие, чтобы не было так страшно и больно, когда она оставалась в одиночестве.

Сару повезли в палату. Она сжимала ткань простыни, которой её накрыли, а могла бы сжимать ладонь Луки. Нет, будь он жив, то не допустил бы подобного. Доктор был прав.

Сара держала ткань и не отпускала, будто боялась, что, отпустив, полетит в бездонную пропасть и вся ее жизнь и жизнь ее ребенка сразу закончится.

***

Распахнув веки, Сара не сразу поняла, что произошло. Слезы застилали ей глаза.

Она рыдала. Содрогаясь всем телом, и сквозь рыдания изливала накопившиеся у неё на душе боль и обиду. Сара подумала, что это была девочка, опуская голову на кушетку, прикрывая веки.

Сидящий рядом с ней доктор Барбо сухо подытожил: — У тебя еще будут дети, миленькая моя. Такое в жизни случается.

Но даже ему самому, доктору с двадцатилетним стажем, эти слова казались неуместными, жалкими. Разве можно утешить молодую девушку в таком страшном горе? Почему люди прибегают к старым расхожим словам утешения? Произносят избитые фразы, вспоминают народную мудрость — просто чтобы не молчать.

Но Сара оставалась безутешной. Она во всем винила себя. Не Маурицио, что довёл её до срыва, не Одри, у которой имелся выбор: поступать так, как она поступила по отношению к невестке, или отказаться. Она винила только себя.

— Лука мертв! У меня больше не может быть от него детей!

Это было сказано так искренне, с такой болью, что доктор не посмел ей возразить. Он понимал: девочка в состоянии шока, она невменяема и ей потребуется немало времени, чтобы прийти в себя, восстановить психику.

Он знал, что её выдали замуж по договору, что Лука привез её из Англии, такое случалось и в других семьях. Но, чтобы девушка так привязывалась к мужчине, который по сути обошёлся с ней, как с вещью, доктор Барбо ещё не видел.

В палату вошла медсестра. Сеньор Барбо протянул Саре чашку с горячим сладким чаем.

— Выпей, милая.

Сара захохотала. Смех был дикий, истерический. Она никогда раньше так не смеялась.

— Выпей чаю?! — закричала безутешная молодая женщина. — Я выпью этот чёртов чай, а потом, заберу то, что осталось от моего ребенка и закопаю на могиле в ногах у мужа!

Сара вдруг снова начала хохотать от этой жуткой мысли и уже не могла остановиться. Чай расплескался, залил больничную рубашку, простыни, постель.

— Я положу её рядом с отцом! Лука о ней позаботится!

Медсестра вышла из палаты, и через минуту примчалась уже со шприцем и вколола Саре снотворное, после чего она затихла.

Сара почувствовала, как веки наливаются свинцом, как расслабляется тело, и изо всех сил старалась не поддаваться воздействию инъекции. Но снотворное победило. Она забылась тяжелым сном. Ей снился кошмар, прошлые несколько дней, ставшие роковыми, в котором чёрными жирными полосами проплывали её ошибки.

***

Альфред Соломонс ещё крепко спал в половине девятого утра, когда глаза слепит самый сладкий сон. Тихо бежали его карманные часы на панцирной цепи, угрюмо отлёживаясь на комоде. Чернильная ручка растеклась и испачкала карман сброшенных возле постели брюк, разливаясь пятном по шерстяному ковру. Очки отражали атмосферу затемненной спальни, куда не пропускали и малейший луч солнечного света дабы не побеспокоить спящего. А на маленькой прикроватной тумбе мерцал заряженный, но мирно ждущий своего часа, усаженный словно на цепь предохранителя, пистолет.

Постель была смята и скомкана от беспокойного сна и сменяющихся ночных кошмаров, тая в себе сопящего в подушку сновидца. Он расположился на животе, подмяв под себя две большие подушки, обняв их как родных дочерей и сдавливая под своим весом. Широкая и твёрдая как скала спина подрагивала мышцами, переливаясь силой. Грузные руки, покрытые нательными рисунками игрались бицепсами, что вот-вот обещали разорваться от пульсирующих вен, бегущих голубым потоком. Весь его стан — сплошное отражение мужественности и неприклонности, а миловидное в покое и смертоносное в гневе лицо посапывало, раздувая крылья острого носа. Припухлые губы сомкнутые в молчании изредка и беззвучно присмактывали, дергая ухоженную короткую бороду, отливающую слабым блеском абрикосового масла. Под усталым веками бегали серые глаза, досматривая последний за утро сон. А тёмно-каштановые волосы засалились от укладки помадой и торчали в самые разные стороны.

За дверью скромной, но со вкусом обставленной спальни уже томилась в ожидании встречи собака — Сара, виляя хвостом и сдерживая себя от попыток расцарапать дверь. Она крутилась на месте, жалобно скулила и цокала коготками, желая разбудить хозяина и добиться его внимания. Алфи вернулся под утро и его измотанность от мирских дел не разжалобить пожалуй ни женским, ни детским, ни щенячьим плачем, увеличенными в сто крат. Соломонс сделал выбор в пользу материального много лет назад. Благодаря трудолюбию и хитрости отстроил дом, посадил в саду дерево и дал жизнь двум сыновьям. Осталось только привезти их в Лондон и вырастить по праву отцовства. Ранее ключевая перспектива Соломонса очевидно не привлекала, ведь из малого дитя не извлечешь материальную выгоду, а вот убытки можно было понести колоссальные. И кто же их будет возмещать? Если из нерадивого продавца чаем в Камдене можно вытрясти душу и пару тысяч фунтов, то из собственной плоти и крови — всё равно, что запрашивать с себя.

Но всё имеет свойство расти, меняться и интересовать. Поначалу Алфи чувствовал интерес — взглянуть на лица, узнать, как растут, здоровы ли, и всё тут. Но с каждым днем взросления детей спрос на них в душе Соломонса рос, и в один день он просто захотел получить сыновей назад. Как в детстве, он резко передумал и стал менять Луке одиночество на двух мальчиков. Но, обмениваться-то поздно, прошло пять лет! Тогда Алфи не нашёл ничего лучше, как отобрать у Луки своё и, как бонус, заполучить ещё и женщину.

На соседней половине постели дела обстояли немного лучше. Софи Айзекс проснулась ещё час назад. Она поднялась с кровати и уставилась в окно, обдуваемая свежим ветром. Чем же ещё скрасить ожидание? Она наблюдала за резвящимися в садике соседскими детишками, заливающими радостным смехом белый свет. Детвора каталась по лужайке и гулила на самые разные голоса.

— Ну, и чего тебе не спится в ночь глухую, м? — послышалось басовитое и хриплое с нотками раздражения в голосе вперемешку с шелестом простыни.

Софи мырнула в постель и протянула руки к Алфи. Тот поморщился.

— Одевайся Софи и отправляйся домой, да?

Софи села в кровати и уставилась на Алфи, что крутил в руках часы.

— Ну, Алфи! А я не могу подождать тебя здесь, пока ты вернешься? — она провела пальчиками по его груди.

Алфи сел в кровати и протёр лицо. В дверь тихо постучали.

— Мистер Соломонс, Батитс Бьянки пришёл. Ждёт внизу.

Алфи встал на ноги и схватил со спинки стула своё полотенце.