О чем еще думали – жена, сын и младшая дочь?

Настал долгожданный момент, и бригада треста по эксплуатации грузовых подъемных агрегатов, как спецназ, как тайная группа морских диверсантов, спустилась в больничный подвал…

Привычно откинув маленькую металлическую дверку щитка управления, один из них – тот, кому положено, тот, кто был готов к этому лучше всех, покрутил указательным пальцем небольшое, хорошо смазанное техническим маслом колесико, и двери лифта, кряхтя и постукивая друг о друга от нетерпения, грея застывшей солидол, кровь своего сердца, растворились…

Ну нельзя сказать, что запах был ужасным. За два месяца он выветрился. Пролетел сквозь шахту, спуская пар на каждом этаже понемногу, по чуть-чуть и практически незаметно. Но вид разложившейся, распавшейся, растекшейся органической ткани, совершившей качественный скачок и превратившейся в неорганическую, самопроизвольно преобразовавшей свою внутреннюю глубинную структуру… Ах, лучше не описывать.

То, что ни с кем из лифторемонтомастеров не случилось ничего плохого – это только благодаря тщательно продуманной всеобъемлющей подготовке! (И даже минут за пятнадцать до того, как спуститься вниз и приблизиться к дверям лифта, то есть, по их мнению, приступить к работе, они приняли грамм по сто разбавленного до семидесятиградусной крепости медицинского спирта, который и сыграл роль кардиопротектора. Предвидение!) Да, они все пережили это, но чтобы восстановить душевное равновесие и их дальнейшее спокойствие, администрации больницы пришлось пожертвовать остатком дневного запаса спирта, не считая, как водится по больницам, коньяка и водки.

И начались разборки. В этот же день выяснили, что, кто и когда! Выяснили фамилию больного.

Доктор, дежуривший в злополучную ночь смерти дяди Вани, несмотря на предвкушение отпуска и явного пренебрежения своими обязанностями в оформлении истории болезни, все-таки оставил запись в журнале дежурного врача, содержащую всю ту же паспортную справку. Это спасло его от юридической ответственности. Ему, не раздумывая, влепили выговор, на который он тут же, выйдя из кабинета главного врача, и положил… После чего удалился к себе в отделение, отменил плановую операцию и раскупорил бутылку коньяку, полученную авансом именно за ту операцию, что он отменил.

Паспорт? Да. Был. Положенный рукой деж. врача на обнаженный живот мертвеца, этот документ настолько промок в зловонной черной жидкости и слипся, что никто не мог заставить себя взять его в руки и попытаться прочесть.

Патологоанатом – ему деваться было некуда, подхватил картонный переплет длинным пинцетом и, брезгливо морщась, опустил документ или то, во что он превратился, в полиэтиленовый пакет и тут же сунул его санитарке: – Люба, отнеси главному врачу.

Увидев зловонную бумажку, некогда бывшую документом, главный врач завернул ее во второй полиэтиленовый пакет, затем – в газету, и брезгливо бросил в свой сейф.

Что делать дальше – он должен был подумать. Вообще, как выйти из получившейся ситуации, об этом следовало подумать хорошенько…

За истекший период, а прошло почти три месяца, в горбольницу Сочинска по поводу умершего никто не обращался. Нет! Определенно! Ну и хорошо. Возможно, он бомж, хотя и не похоже. Со слов дежурного доктора – картина типичного инфаркта, криминала вроде бы нет. Как оформить труп, за которым не обратились?

– Никто? Точно, что никто! Проверили?

– Да!

И на следующий день останки дяди Вани в наглухо задраенном гробу были захоронены за счет больницы на дальнем, самом забытом кладбище города.

На фанерке, закрепленной на коротенькой палочке, воткнутой в свежевзрыхленную землю, значились фамилия и инициалы.

Следующий вопрос, что пришлось решать главному врачу, звучал банально – кто виноват?

А виновных вроде бы и не было.

Но так, конечно, не бывает.

– Допустим, дежурный врач отчитался по правилам… Его, кстати, уже наказали. А второй раз, как известно, за то же преступление не наказывают. Хорошо, оставим этого доктора в покое. А почему никто не обратил внимание на информацию о смерти пациента? Очень, очень плохо. Недопустимо! Кто-то должен был обратить! Да! – высказал он свое мнение на утреннем рапорте.

К счастью, в больнице существовала специальная для подобной ситуации должность. Этакий мальчик для битья, а именно – нач. мед, заместитель главного врача по лечебной части по фамилии Карпенко. В основном потому что был он молод и не умен, и опытные заведующими отделениями, разбирающиеся в своей области, не ставили его ни во что. Он зачитывал приказы и подавал главному врачу бумаги, приносил из кабинета копии методичек и исполнял обязанности “козла отпущения”, если того требовали обстоятельства и производственная необходимость. Его и наказали. Впрочем, что значит – наказали? Сам он отнесся к этому философски – деньги не отняли, по лицу не били, а выговор – пчхи-и!

Позднее сентябрьское солнце пригревало, не оставляя ожогов. И закончился день, суматошный и потный, и прохладное шампанское освежило, взбодрило. И создалось впечатление, что все обошлось.

Не верное сложилось впечатление, ничего не обошлось!

Конечно, об этом случае узнали все! Даже самая распоследняя санитарка в больнице, выжимая половые тряпки в женском туалете, судачила с раздатчицей, что зашла пописать и перекурить, о произошедшем казусе. Знали больные. Знали их мужья жены, знали родственники близкие и дальние. В Саратове, в Куйбышеве, в Таганроге и не весть знает где.

Муж одной из пациенток оказался работником органов. И он узнал. И в прокуратуры – тоже! И узнал весь город – город одного дня, одной новости, одной смерти.

В больницу нагрянули.

Эксперты извлекли из сейфа главного врача паспорт. Подсушили его и, через некоторое время, прочли. И выяснили, что умерший был родом из города Н.

Запрос – ответ. Оказывается его давно разыскивают!

Теперь весь удар гидравлической мощи негодования пришелся по главному врачу. Впрочем, несправедливо! В конечном счете он избавил родственников от лицезрения тела их отца и мужа, безвременно их покинувшего. А это, на момент захоронения, было дело благое, (если верить очевидцам из семейства лифтеров). Этим волевым поступком наш безымянный главный врач мог бы гордиться в своей заслуженной старости, если бы сам так плохо себя не чувствовал.

Но когда через месяц страсти улеглись, он “сунул” в мэрии и облздраве, кому надо и сколько, и сохранил свою должность. А нач. меда, так же безусловно сохранившего свою предначертанную ему должность и судьбу, продолжали пинать и царапать. Ведь именно для этого он и назначен!

– Костя.

Не услышал, подумал Павел, когда идущий впереди завернул за косяк и скрылся из виду. Слишком громко кричать в затихшем отделении не хотелось. Больные улеглись, многие уже задремали, а сон у них тревожный. Без особой нужды тревожить его не стоит.

Продолжая размышлять о Малове, Павел поравнялся с дверью своего кабинета и после секундного раздумья отпер ее и вошел. Не присаживаясь, он достал из тумбочки стола бутылку коньяку, выполняя движения почти автоматически, машинально, и наполнил рюмку.

“А все-таки, что ему надо? В реанимации-то? Кроме жены Куваева – больных из отделения нет… Уж не собирается ли он к ней подкатить? А через нее – и к мужу? Денег ищет спонсорских? Хм, моя больная, я оперировал… Или он направился в опер. блок? Тем более, странно. Пожалуй, придется подняться”.

Павел поднес рюмку ко рту и задумчиво выпил.

“Стоит подняться, стоит”.

Павел поставил рюмку на стол.

Он опять вышел в коридор.

Проходя мимо сестринской, он постучал и, не дожидаясь ответа, заглянул.

Две девушки, словно замороженные, сидели в тех же позах. За два с лишним часа, с того момента, как он заглянул к ним в первый раз, они, кажется, не сдвинулись с места.

– …Угу, Кати нет, угу, еще не вернулась.

Он вежливо улыбнулся и закрыл дверь. Дойдя до конца коридора и никого более не встретив, Павел подошел к двери, препятствующей выходу из отделения… Она была заперта.