Под Тапами с обеих сторон сошлись до ста тридцати тысяч воинов.

Сражение было упорным и необыкновенно кровопролитным. В некоторых римских легионах, до половины воинов погибло. Траян принял непосредственное участие в этом сражении и по окончанию его распорядился разорвать на бинты даже собственный плащ и сменные одежды, что везли в обозе, и одежды преторианцев-телохранителей.

У легионеров не хватило сил преследовать отступавших даков. Тапы пали. Траян праздновал триумф, но опытный воин, после столь тяжёлой битвы, не решился идти на Сармизегетусу. Туда через некоторое время отправились послы.

В обмен на жизнь и сохранность царской диадемы, Децебалу предложено было срыть стены крепостей, сооружённых с помощью римских ремесленников, разорвать союзные отношения с соседями гетами, распустить большую часть армии и признать верховенство над собой империи.

Децебал отверг эти условия.

Упорный, привыкший всегда добиваться намеченного, принцепс-полководец предпринял второй штурм «Дакийской скалы».

Летом следующего года снова две крупных римских армии переправились через Истр и двинулись к горным проходам, открывавшим путь к Сармизегетусе. Траян попытался взять её в клещи. Преодолевая всё возрастающее сопротивление (римлянам приходилось брать с боем не только замки, но и даже не защищённые деревни) колонна Мания Либерия Максима уподобилась змее. Скрежещущей, громыхающей железом, со смертельно опасным жалом. Эта змея должна была ужалить- оторвать от союза с Децебалом гетов.

И она ужалила.

Манию Либерию Максиму это сделать удалось.

Вторая колонна, вновь возглавляемая Траяном, продвигалась по земле Дакийского царства. Сколь не безгранична была храбрость даков, сколь не велика была жажда бороться до последней капли крови за свою свободу, дакийские крепости одна за другой переходили в руки римлян. Вернее, римлянам доставались лишь сожжённые, обуглившиеся развалины с трупами дакийских воинов.

И тут уже Децебал прислал к Траяну посольство. Принцепс не пожелал его выслушивать, а потребовал личной встречи с царём даков. Ну а тот по-прежнему ещё уповал на милость Замолксиса, ведь когда-то этот бог не раз проявлял эту самую милость к нему. Царь даков, к тому же, всё ещё надеялся на Парфию. Но он не знал, что послы его были перехвачены римлянами, да и в самой Парфии начались смуты. И причиной их стали происки Рима.

Траян неумолимо приближался к Сармизегетусе. И теперь, учтя прежние битвы, он шёл с севера, где горные хребты были более пологи и доступны.

Вскоре римская армия овладела важнейшей дакийской крепостью Апул. С падением её царство даков расчленялось на две части. И Децебал отрезался от всех северных племён.

В захваченном Апуле римляне нашли осадные машины, оружие и не выданные римские штандарты, включая серебряного орла V легиона Жаворонки (болезненное напоминание о неудачнике Корнелии Фуске).

У стен столь неприступной, столь вожделенной для римлян Сармизегетусы, обе римские колонны, и принцепса и Мания Либерия Максима, встретили наконец-то остатки армии Децебала, те, что вырвались из окружений под Напокой, Апулой, Тапами и Буридавой. Против семидесяти тысяч хорошо обученных и вооружённых римлян встало пятнадцать тысяч смертельно уставших даков. Завязалась последняя битва. Дакам было ясно, что они обречены. И ничего их уже не спасёт. Но осознавая это, даки бились мужественно. Они не просили пощады!

После многочасовой битвы вся армия Децебала полегла под стенами его столицы.

Не склонный к проявлению своих чувств, принцепс Марк Ульпий Траян не мог не поразиться отвагой противостоявших ему даков, и потому пленённого и раненного Децебала он принял в личном шатре.

Децебалу оказали почести как доблестному воину и царю!

Замолксис отвернулся от Децебала.

На этот раз Децебалу пришлось принять условия. Все! Отныне царь даков объявлялся другом Римского народа, государства и принцепса (признавал своё подчинённое положение). Децебал не имел права предоставлять убежища перебежчикам из империи, враги Траяна становились и его врагами. В важнейшие дакийские крепости вводились римские гарнизоны, стены Сармизегетусы срывались.

По повелению принцепса, уроженец Сирии, инженер и главный архитектор Римской империи, Аполлодор Дамаскин, начал возводить через Истр каменный чудо-мост. Мост, который надёжно связал бы римские гарнизоны в Дакии с империей. Мост Аполлодора.

Марк Ульпий Траян с триумфом вернулся в Рим. Сенат удостоил его титулом «Величайший Дакийский».

Dactcus Maxsumus

Так закончилась Вторая Дакийская война.

Наступил черёд Третьей…

Протяжённая цепь всадников в обычных для римлян доспехах (называвшихся лориками скваматами) и в шлёмах со страусиными перьями (эту разновидность шлёмов называли галликами), с трёхдневным съестным запасом в торбах, притороченных к конским крупам, и копьями наперевес, продвигалась по приграничной дороге. Всадники шли по двое. Впереди находился Лузий Квиет. А за ним, немного отстав, двигался старший декурион (десятник). Это был Цельзий- такой же, как и Квиет, темнокожий воин, только не негр, а гетул (гетулы являлись прямыми предками нынешних кочевников пустыни туарегов).

Цельзий, как и многие воины алы, тоже был родом из провинции Мавретании Цезарейской, но только из города Тагисиса.

От долгой и беспрерывной походной жизни его лицо стало обветренным, а от пристрастия к неразбавленному вину и от неумеренного его возлияния одутловатым и всё к тому же ещё покрылось морщинами, как у семидесятилетнего старца. За глаза воины звали этого старшего декуриона «Дедом» или «Стариной Цельзием». Пагубное пристрастие к вину не раз уже приводило Цельзия к не очень хорошим последствиям, но Лузий в последний момент его жалел, и только благодаря префекту гетула с позором не выгоняли со службы.

Сейчас старший декурион стеганул хлыстом коня и, нагнав префекта, спросил его:

– Как думаешь, Лузий, к вечеру доберёмся?

Лузий Квиет ему не ответил, так как был погружён в свои мысли и ему было не до пустых разговоров. Да и переживать не стоило. На участке от Кастры Мартиссы и до Виминация, на протяжении целых ста пятидесяти миль, где отроги Гема (ныне Балканские горы) встречаются с рекой, на стыке Верхней и Нижней Мёзии, рубежи империи защищены надёжно. Здешний правый берег Истра густо усеян крепостями-кастеллами, так что казалось – находясь на башне одной, непременно добросишь копьё до башни другой. И в каждой кастелле (в каждой, без исключения) находились усиленные гарнизоны.

Граница с даками уже который год считалась неспокойной, и потому охранялась как никакая другая. Даже на Парфянской сейчас находилось меньше легионов, конных вексилий и номерных когорт.

– А ты слышал, Лузий?

– Ну, что? Что ещё?!

– Говорят, даки напали, используя по-варварски подлый приём…

– Это какой же?

– Они напали под покровом ночи. Не-ет, скорее под утро. И прямо на Мост, – вновь попытался разговорить префекта старший декурион.

– А хотя бы и днём это бы случилось, – наконец-то, отреагировал на реплику назойливого гетула Квиет. – Какая нам разница? Война есть война!

– Ну-у, да… но… но их ведь больше!

– Бо-ольше?

– В десять раз!

– Да хоть в сто!

– А ещё ими сожжены три крепости, защищавшие Мост. Камня на камне от этих кастелл уже не осталось. А четвёртая – еле ещё держится. А также взяты ими и Дробеты…

– Дробеты они тоже взяли?!

– Ну, да.

– Слушай, а новости эти сорока на хвосте тебе принесла?

– Гонец проговорился.

– А ещё что он тебе сообщил, а? У страха глаза же велики.

Гетул, не распознав иронии в словах, или же сделав только вид, что ничего не понял, всё ещё не желал униматься. За этим разговором он надеялся хотя бы отчасти подавить охватившее его беспокойство:

– Лузий, а ты слышал? – продолжил гетул. – Божественный со свитой уже в Салоне. Прибыло множество кораблей. Больше трёхсот. И войска! Четыре… Не-ет, пя… Да, пять… Нет, семь легионов. Точно, их семь! Они уже разгружаются в портах Салоны и Пулы и направляются в сторону Дакийской границы.