При этом важно отметить, что дальнейшее развитие исторического материализма пошло по пути примитивизации структуры интересов действующих классов. Интересы верхов буржуазии были сведены к банальному стяжательству. Характеристики героев романов О. де Бальзака и других классиков критического реализма вполне заменяли социалистическим пропагандистам более реалистическую картину, описанную, например, Голсуорси[37].
Одновременно в соответствии с доктриной об исторической миссии пролетариата его реальный нравственно-этический характер был романтизирован и превознесен.
Сходство «институционального историзма» и исторического материализма, как представляется, состоит в том, что обе концепции обращены к сходным проблемам. Они задают близкие вопросы.
Можно сказать, что предлагаемый подход призван реализовать исходные притязания исторического материализма, освобожденного от его последующей доктринальной ограниченности. Как бы парадоксально это ни звучало, но исторический материализм в его исходных генетических методологических позициях оказывается вполне соотносимым с «институциональным историзмом», реализующим интенции исторически ориентированного консерватизма. Оба эти подхода изначально призваны выявлять «коридоры возможного» конкретного исторического процесса, ограждать соответствующий анализ от доктринальных и волюнтаристских вменений.
При таком институционально ориентированном рассмотрении исторического процесса также становится возможным и необходимым избежать иных контристорических вменений, критериев и оценок издержек развития, сформировавшихся в иную историческую эпоху с кардинально иными ценностями и представлениями. Так, например, в научных работах часто встречаются оценки действий исторических персонажей с позиций современных норм гуманизма и либерализма. При этом даже не рассматривается вопрос, откуда бы взялись соответствующие ценности и представления, например, у властителей периода раннего Средневековья, а также к каким бы результатам привели бы их действия, основанные на подобных представлениях.
Еще менее приемлемо широко сегодня распространенное вменение нравственно-этических норм исследователя в качестве критериев оценки исторического процесса. Это происходит под флагом борьбы с нравственным релятивизмом. Представляется, что подобное вменение мало укладывается в рассматриваемые концептуальные основания консервативных подходов. Да и с историческим анализом в его изначальном понимании это также мало совместимо[38].
«Институциональный историзм» призван создать, помимо всего прочего, теоретические основания для того, чтобы избегать институциональных анахронизмов. Предлагаемый интегративный подход к социальным процессам с его анализом взаимного соответствия регулятивных механизмов, с одной стороны, традиций, ценностей, норм и представлений, с другой, позволяет создать основу для соответствующей нравственно-этической оценки. Опорой в борьбе с нравственным релятивизмом становится «понимающий» анализ между позицией исследователя, с одной стороны, и нравственными представлениями, доминирующими в конкретных слоях общества и в конкретное время, с другой. Результаты такого анализа становятся также важным уроком исторической нравственной эволюции.
Вполне очевидно, что генетические ориентиры в конкретном историческом анализе обусловливают и достаточно определенную теоретико-дисциплинарную диспозицию.
В альтернативных консерватизму концепциях развития в центре внимания оказываются принципы и ценности, призванные выступать как нормами, так и критериями оценки осуществляемых преобразований, призывов и действий политических и государственных деятелей. Эта диспозиция задавала вполне конкретную дисциплинарную иерархию, на вершине которой стояли и отчасти по сию пору стоят социальные философы и «властители дум», задающие соответствующие концептуальные нормы и критерии.
Интеллектуальная, в первую очередь академическая среда, институты социализации, включая систему образования, редуцируют и тривиализируют эти нормы, превращают их в основания обыденного сознания и социального функционирования. Квинтэссенцию данного подхода выразил Борис Пастернак в описании роли В.И. Ленина: «Он управлял движеньем мысли и только потому страной»[39].
В рамках консервативной ориентации на генетические принципы развития в фокусе внимания оказывается качественно иная диспозиция. Ее основа – регулятивный характер реформируемых институтов и, соответственно, соотношение стимулирующего воздействия институциональных норм и ответная реакция разных слоев и групп на эти стимулы. Соответственно, при таком подходе существенно возрастает роль нравственно-этических оснований социальной жизни, которые, в свою очередь, предопределяют характер регулирующих возможностей конкретных институтов. Собственно, внимание к регулятивной роли нравственности и морали, формирующих их социальных (в т. ч. религиозных) институтов является важной сущностной характеристикой консерватизма.
Здесь следует подчеркнуть, что важной концептуальной предпосылкой консервативной модернизации является гипотеза, что упрочение нравственно-этического фундамента социальных институтов способно обеспечить достаточно высокий регулятивный уровень действующих или модернизованных социальных институтов.
Реализация этой гипотезы позволяет обосновать отказ от императива идеологической мобилизации и, соответственно, избежать связанных с ней социально-политических и социально-экономических рисков. Более того, предложенная гипотеза является нравственным основанием всей концепции консервативной модернизации, т. к. позволяет рассчитывать, что соответствующая стратегия преобразований связана с меньшими жертвами и страданиями, чем реализация ее идеологически обоснованных альтернатив.
Предложенная концепция консервативной модернизации в существенной мере меняет диспозицию дисциплин, результаты которых создают основы стратегии консервативной модернизации. В ее рамках философия консерватизма, условно говоря, уступает свое место лидера социологической теории, призванной дать объяснительную макросоциальную схему рассматриваемых процессов развития и связанных с ними институциональных преобразований. Соответствующие теоретические схемы, в свою очередь, призваны создать основу для эмпирических исследований, выступающих каркасом для формирования конкретной стратегии консервативной модернизации.
В результате на первый план в процессе разработки стратегии выходят социологические концепции, предполагающие верификацию, в отличие от концепций, сторонники которых готовы удовольствоваться фальсификацией.
Это, в свою очередь, означает, что генетический подход предполагает обращение к спектру теоретико-методологических средств, которые обеспечивают имплементацию социологических инструментов. В этом смысле выстраивание собственных концептуальных оснований консерватизма является результатом социологического анализа, а не философских спекуляций. Отсутствие такого анализа выявляет причины трудностей в выработке общезначимых концептуальных оснований консерватизма.
Предлагаемое социологическое видение позволяет лучше понять, например, историческую ограниченность описанных выше критериев, которые сформулировал С. Хантингтон. Так, например, первый из них, связанный с религиозным основанием легитимации социального порядка, в условиях широкой секуляризации современных обществ требует новой интерпретации. Это, однако, не отменяет эмпирически фиксируемого влияния религиозных норм на формирование современных нравственно-этических представлений, которые в значительной мере обусловливают легитимацию существующего социального порядка.
Проблематизация и тем более потрясения этого порядка запускает отмеченный С. Хантингтоном процесс актуализации консервативных настроений, направленных на защиту социального порядка, обладающего легитимностью для значимых слоев и групп.
