– Да, я читал, что это двадцать пять лет заключения так называется.
– Антон Денисович, – судя по тону и тембру голоса, Геннадий Илларионович раздражался все больше: – Наша тюрьма открыта совсем недавно, это не "Белый Лебедь" и не "Черный Дельфин". Не знаю, где вы вычитали эту муру про двадцать пять лет, но здесь особые условия. Здесь заключение идет до биологической смерти осужденного плюс четырнадцать дней. Здесь их начало наказания и конец. Нет условно-досрочного освобождения, нет смягчения условий пребывания за хорошее проведение, нет пересмотра дел. С этим ясно?
Сказать, что я опешил, было бы мягким описанием. Я хотел спросить в ответ про Конституцию, про федеральные законы, про мораль, но ответил то, что хотел услышать работодатель при приеме на работу ненужного сотрудника:
– Да, Геннадий Илларионович.
– Сомневаюсь, но ладно. Мне здесь психолог нужен, как третья нога вместо члена, потому что этот скот свое заслужил. Но распоряжение верхов не обсуждается, а очередь из мозгоправов я с утра не увидел. Давай прямо. Работа нужна?
– Нужна.
– На сколько?
К такому вопросу я не был готов. Настолько опостылели временные подработки, что хотелось уже осесть на одном месте, как отец в свое время на заводе.
– До пенсии.
– Шутник, – впервые улыбнулся начальник: – Нормально. Тут без юмора свихнешься, а пенсия у нас быстрее, чем у гражданских – тебя тоже касается. Когда приступить готов?
– Завтра, – неуверенность в голосе не ускользнула от Геннадия Илларионовича и он ухмыльнулся:
– В понедельник с документами приходи к десяти утра.
Только спустя месяц я понял, что могу приезжать тогда, когда захочу, но в тот понедельник прибыл за час до назначенного времени. Тюрьма "Белая Ночь" находилась в отдалении от свежепостроенных районов севера Санкт-Петербурга, поэтому от метро пришлось ехать на автобусе. Если бы в то время спросили мое мнение, однозначно ответил, что расположение неудачное. Как по мне, так самое прекрасное для подобных целей место было выбрано для исправительной колонии "Полярная Сова". Шутка ли – находится за полярным кругом и у заключенных даже мысли нет о побеге из-за убийственного климата. А что здесь? Автобусная остановка даже в полукилометре от ворот тюрьмы.
На входе я начал понимать, что судить было рано. На первом контрольно-пропускном пункте меня полностью раздели и провели через рамку металлодетектора, а все вещи положили в серый ящик и пустили по ленте на следующий пункт. По крайней мере я так подумал, не сразу поняв, зачем дали в руки запечатанный непрозрачный пакет. Пройдя в следующее помещение, вздрогнул от неожиданности, потому что за спиной закрылась дверь. Под высоким, около четырех метров потолком, висели динамики, из которых достаточно чисто прозвучал спокойный властный голос:
– Вскрывайте пакет, одевайтесь.
– Прошу прощения, а где мои вещи?
– Вскрывайте пакет, одевайтесь.
Что-то подсказало, что других слов в этой комнате я больше не услышу, поэтому вскрыл по перфорации пакет, достал из него белые штаны, белую толстовку и белые ботинки без шнурков. Когда все оказалось надето, дверь без ручки издала писк и отошла от стены. Впереди был длинный белый коридор и зачем-то пожав плечами, я пошел вперед. Это было самое странное собеседование, о котором доводилось слышать, однако странность как раз и подстегивала идти дальше. Ну ладно, не столько интерес или интрига, сколько то, что назад дороги пока что не было.
В конце коридора был поворот, за которым сидел охранник, отделенный от посетителей бронестеклом:
– Молодой человек, к кому?
– Я на собеседование к начальнику исправительной колонии.
– К Геннадию Илларионовичу? Проходите, вам в здание прямо, – охранник нажал кнопку и за моей спиной закрылась дверь, которую я даже не заметил вначале, а через пару секунд открылась другая, что вела во внутренний двор.
– Я извиняюсь, но где мои вещи? Я…мои документы…
– Вы все получите при выходе. Проходите.
Вздохнув, я вышел на улицу и легкой трусцой побежал к ближайшему зданию – не хотелось заболеть на февральском холоде. На сторожевых вышках дежурили снайперы и минимум двое держали всю дорогу меня на прицеле. Не знаю, кому как, а мне было неприятно осознавать, что две винтовки нацелены именно на меня. Добежав до здания, я попытался сразу открыть дверь, однако она оказалась закрытой. "Может, не та дверь?" – но других не было. Обернулся, увидел, что дверь контрольно-пропускного пункта тоже уже закрыта.
– Первый раз здесь? – голос заставил подпрыгнуть. Видимых динамиков и микрофона не обнаружил, но все равно ответил:
– Да. Э. На собеседование.
– Заходи.
Дверь открылась и я перестал задаваться вопросами безопасности окончательно – в грудь смотрели два укороченных автомата.
– Цель визита?
– Я на собеседование, я…я…говорил несколько раз…э…вам, наверное…
– На всех пунктах досмотра отсутствует внутренняя связь, – из-за спины правого автоматчика вышел Геннадий Илларионович: – Доброе утро, Антон Денисович. Вы рано.
Автоматчики опустили оружие и отошли в сторону, а начальник тюрьмы взял меня под руку и повел на экскурсию. За час он провел по трем блокам, объяснив смысл разделения. Каждый уходил вниз, под землю, исключая попытки пробега, то есть на первом и единственном этаже на поверхности находилась администрация, а сама тюрьма уходила вниз на сорок метров. В первом блоке содержание заключенных было со стандартным особо строгим режимом – все камеры были одиночными, на час в сутки разрешалось выйти на прогулку во внутренний двор, жесткое расписание еды и сна. Во втором содержание ужесточалось – сокращенное время сна, отсутствие прогулок, вся еда с нейролептиками, принудительная проверка деятельности. В третьем блоке находился карцер. По крайней мере Геннадий Илларионович так назвал камеры, где было сложно не то что лечь, но и сесть. Он не стал распространяться об условиях пребывания в третьем блоке, однако уточнил, что мне в нем делать будет нечего.
За каждым заключенным наблюдали по четыре камеры под пятиметровыми потолками, запись шла в отдел слежения, где работали посменно двенадцать операторов. Суицид исключался и наблюдением, и отсутствием вещей, которые годились для самоубийства, и постоянными проверками, досмотрами. Пол в камерах был оборудован системой подачи тока для подавления. Но самое интересное было со стенами – все они были односторонне прозрачными с регулировкой зеркальности – при общении с заключенным одна из пуленепробиваемых стен-стекол становилась для находящегося внутри прозрачной, а остальные оставались равномерно подсвеченно белыми.
Так я получил должность тюремного психолога и принялся за работу. На тот момент в тюрьме находилось сорок четыре заключенных и первая неделя полностью ушла на изучение дел новых пациентов. Сейчас "Белая Ночь" практически заполнена и содержит двести семьдесят три заключенных преступника на пожизненное заключение. Двести семьдесят три заключенных, каждый из которых совершил такое, о чем не говорят по телевизору, чтобы не травмировать зрителей. Взять к примеру Вячеслава Грачева из города Иваново. Будучи старшим сыном в многодетной семье, как только исполнилось восемнадцать лет, решил устроить себе подарок. Свой праздник он встречал, бросая топор в уползавших по квартире от него братьев и сестер, каждому из которых он разрезал ахиллесовы сухожилия на ногах. Попасть получалось не всегда, но он никуда и не торопился – все соседи тушили заранее подожженные машины во дворе. Когда три брата и четыре сестры погибли, Вячеслав поставил разогреваться воду в чайнике и позвонил в службу газа – показалось, что от плиты пахнет.
Поначалу я не понимал только одной вещи. Тот же Грачев должен был, по идее, находиться на принудительном лечении в психиатрической больнице, однако его отправили в исправительную колонию. Ответ нашелся буквально на последней странице личного дела убийцы – вначале его как раз и отправили в лечебницу, однако там он умудрился укусить санитара за шею, а потом забил того ногами. Решением нового суда перевели в "Белую Ночь", где Вячеслав и пропал для общественности навсегда. Конечно, его история имела широкий резонанс в газетах и на телевидении, однако без подпитки информацией быстро сошла на нет. Только криминалисты-преподаватели время от времени отправляли запросы Геннадию Илларионовичу, чтобы получить сводку по состоянию Грачева для своих лекций студентам. Для всех остальных Грачев Вячеслав Михайлович бесследно пропал за стенами "Белой Ночи".
