Комментарий к Больницу - калекам

https://vk.com/wall-168342006_47 те самые плакаты)

========== С ~ С ==========

Комментарий к С ~ С

https://vk.com/wall-168342006_54 красочная иллюстрация)

Очень резко наступили холода. Уже к концу ноября лужи, сгрудившиеся под окнами больницы, передёрнулись плотной коркой льда. Белоснежной, будто запылённой. В палаты холод не проникал, ударяясь о стены, он застывал, оседая на окнах. Из-за

этого вдоль подоконника простиралась тоненькая полоса замершего воздуха. За ней

ежедневно наблюдала маленькая англичанка, радуясь, совершенно искренне, каждому

новому слою.

Наверняка, она больше всех ждала первого снега. Каждый день, обращая полный надежды взгляд к окну, нетерпеливо предвкушая снежинки, вот-вот закружащиеся вокруг больничного дома. Ей страшно хотелось познакомиться со снегом. Это не мои

слова. Как-то девочка призналась, что не помнит снега. Первые свои зимы она не

припомнит, а две последние провела в сильной болезни, в позапрошлом году её

увозили на зиму на дополнительное лечение: появился таинственный спонсор,

который вскоре неожиданно исчез. И эта зима и правда станет первой в жизни

пятилетнего ребёнка.

— Серхио, ведь уже скоро? — Ткнув пальцем в стекло, не оборачиваясь, воскликнула девочка.

— На днях наверняка выпадет. — Уверил её, с трудом встав рядом.

Саша с нетерпением ждала своей первой зимы, а меня не покидала из ниоткуда взявшаяся надежда, что эта зима станет последней, в которой я не приму участие. Я жаждал услышать, как под моими ногами тоже хрустит снег. И не испытывать при этом

простом, казалось бы, действии, приступов резкой, колющей боли.

Я заново учился ходить. Да, часто вновь оказывался в постели, не в силах

пошевелиться, тогда мне страшно хотелось разораться на всех и расплакаться.

Возрождались мысли о прошлом, когда, отчаявшись в беспросветном будущем,

помышлял о самоубийстве. Настолько я был слаб раньше. Но тогда у меня не было

Саши. Маленький ребёнок научил меня жить. Жить и радоваться каждому мгновению.

Эта её «игра в счастье». Бессмысленная, но она вытаскивала меня тогда, когда я

вновь отчаивался, когда ноги подкашивались, а боль будто изламывала кости. И я

поднимался, спустя дни, недели, но вновь ощущал твёрдый пол под ногами.

Как-то раз Саша пообещала, наблюдая за тренировкой, что первого июня мы вместе выйдем в больничный двор, и прогуляемся до высокого тополя, растущего под её окнами. Прекрасно помню её взгляд в те минуты, крайне задумавшийся, глаза заволокла

тонкая, печальная паутинка, словно она принимала тяжёлое, страшное решение.

Стало жутко. Было непонятно, отчего такая перемена. Хотя на тот момент я уже

знал, что рядом со мной не Саша, а Вожак. И я ей поверил.

И сейчас я с трудом удерживался на ногах возле неё, понимая, что стоит прилечь,

не перенапрягаться. Но нет. Возможно, во мне говорило юношеское упрямство. Но я

стоял рядом с ребёнком, наблюдая за заснувшим, подготовившимся к зимнему

полотну, больничным двором, в ожидании хрустального чуда.

— Как думаешь, а наше окно замёрзнет?

— Нет, не думаю, больница построена качественно, видишь, даже сейчас, при сильном холодном ветре на улице, нам с тобой тепло.

— Жаль, — Саша прижалась лбом к стеклу, и мечтательно протянула, — представь,

тогда бы мы нагрели монетку, приложили её к окошку, и у нас был бы малюсенький

кружочек. Через него мы наверняка бы заметили какое-нибудь волшебство. Оно

взмахнуло бы сверкающими перьями, и осенило нас благодатью. И мы бы потом

никогда не были несчастными. Точно-точно.

Девочка задумчиво замолчала, но уже через мгновение, забавно сжав пальцы на ногах, просеменила к кровати.

— Пойдём под одеяло, а то я скоро замёрзну.

Маленькая просто не могла занимать много места на кровати. Мы с лёгкостью помещались вдвоём на одной койке. Что интересно, никогда не любил вмешательство в моё личное пространство, прощал это только маме, к которой сам всегда льнул, надеясь

на тихую ласку. Но она умерла, а позволить кому-то помимо неё — себя, казалось

немыслимым. Предательством. Не позволял даже отцу и брату оказаться ближе.

А Саша, не спрашивая, вошла в моё пространство. Даже не вошла, нет, ворвалась! Незаметно, не спрашивая разрешения. И это казалось естественным, будто имела на то право. Сопротивляться не дали, да даже в голову не пришла об этом мысль. Ведь

отчего-то во мне поселилась уверенность, что мама не обидится, а напротив,

поддержит маленькую англичанку.

Как-то в голову пришла дикая мысль, тогда же, в холодном ноябре, когда Саше резко стало плохо, и она, смертельно побледнев, забылась в беспокойном сне у меня в кровати, мысль о том, что, быть может, отец согласится принять ребёнка в нашу семью. Тогда мне мысль о расставании казалась невозможной, пугающей. Ведь я верил в то, что уже летом покину эти стены, несмотря на путаные прогнозы врачей. Расставание неизбежно, но отчаянно верилось в чудо, ведь папа поймёт, должен, обязан! Как-то совершенно позабылось, что Саша, в отличие от меня, жительница Могильника, и смерть может посетить её палату в любой момент. Дни были полны счастья, и лёгкие недуги не вызывали страха, ведь казалось, что уж её то она не может коснуться, не посмеет.

В тот вечер она дочитывала вслух очередной рассказ любимого детектива. Про рыжего морского льва, которого не смог даже призвать к ответственности великий Шерлок Холмс: девочка бесконечно сильно его любила. Ребёнок часто приходил ко мне с книжкой, и, строго нахмурившись, будто боясь, что я не захочу её слушать,

просил меня сидеть тихо, и читал. Медленно, порой запинаясь на длинных,

труднопроизносимых словах, останавливаясь ровно на две секунды ради того, чтобы

схватить новое дыхание, или же растрачивая их на то, чтобы, сощурив веки, проследить,

точно ли её слушатель внимателен? Переживания были напрасными, я буквально

наслаждался детским голосом. Тонким и строгим, порой, чересчур звонким, или

восторженно приглушённым. Не с чем было сравнивать? Хрусталь? Быть может,

весенний луч солнца? Нет, это всё абсолютно не то. Надо услышать, и тогда ты

увидишь. Музыку ветра, дыхание дома, всплеск радости.

Девочка попрощалась раньше обычного. В целом, у неё вообще не было графика. Она приходила и уходила тогда, когда захочет. Гуляла сама по себе. Но ведь я мечтал

стать профессором математики, и, конечно же, провёл свою закономерность. В тот

вечер ребёнок её нарушил. Сумерки не коснулись больничного двора, а я уже

остался один.

Ужин. Капельница. Четыре таблетки.

Привычный ритуал.

Пометка в блокноте об изменениях в завтрашних упражнениях.

Укутавшись в одеяло, я наблюдал за небом. Тогда на нём впервые за последние дни зажглись звёзды, разбивая вдрызг хмурые тучи. Листва спала на деревьях под гирляндами созвездий. На старой ветке стоящего за оградой дуба сидела, нахохлившись,

толстая, распушившая старые перья, ворона, изредка вздрагивая от надвигающегося

мороза. Ей было негде укрыться. Не в первый раз я за ней наблюдаю по вечерам.

Одна и та же ветка, да дряхлая ворона. В дождь она казалась ещё более несчастной,

скукожившейся, мокрой чуть ли не до самых костей.

Слегка скрипнула дверь палаты. Насторожившись, я чуть приподнялся, даже испугался, не понимая, кто мог прийти ко мне в поздний час. И как же сильно я обрадовался, когда увидел знакомую стриженную светлую макушку.

— Саша, ты почему не спишь?

Нет, нет, я был счастлив, что она пришла, услышала мой яростный клич. И не мог

согнать с лица это довольство, охватившее разум.

— А как же, сегодня же Ночь, которая сбывается. Мы хотели её отменить, ведь ещё

позавчера было прощание, но ведь традиции должны быть нерушимы.

— Что за Ночь, которая сбывается? — Тотчас заинтересовался я, как всегда, с