И все же Любовь была спасена. И решила она узнать у Знания, кто же ее спас. Знание, задумавшись, ответило:
— Время. Потому что лишь Время способно понять, насколько необходима и сильна Любовь.
***
Бель дрожит от холода. Душевного, пожирающего холода. Перед ней выбор. Ужасающий. Противный. Отвратительный.
Дождь смывает мгновенно ее слёзы, будто бы приказывая не плакать.
Тэхен с пистолетом в руках уверенно целится в грудь Юнги. Сколько же ненависти он чувствует, боли, вины, сожаления. Он отдал сестру убийце, позволил ей принять это чудовище, позволил жить в его доме. Он позволил Бель полюбить Юнги больше, чем его, больше, чем их родителей. Больше, чем кого-либо в этом мире.
Юнги молчит. Он принимает свою участь. Почему-то он всегда знал, что дети, внуки его жертв рано или поздно придут за ним. Но он никогда не знал, что в дитё одного из этих жертв он влюбится. Нет, это не просто любовь. Нет слова, чтобы описать то, что зарыто в его груди. Смерть его не пугает: он знаком с ней слишком долго, больше пугает одиночество, что он обязан «подарить» своей любимой.
1-2-3. Пуск.
Когда в тебя летит будь то пуля, будь то стрела, ты думаешь не о боли, что вот-вот тебя поглотит. Ты думаешь о том, что утром стоило допить свой кофе, сидя рядом с женой; стоило вчера ночью обнимать ее дольше, жертвуя своим сном; нужно было сотню раз сказать «люблю»; нужно было Гука обнять, похлопав по спине; нужно было попросить в сотый раз прощения у Хосока; нужно было вспомнить улыбку былую Чимина; и поблагодарить Мисук за заботу. Но в этом «прелесть» смерти. Ты никогда не знаешь, каким будет твоё последнее слово: «прости», «молю», «люблю», «ненавижу».
Бель стоит подарить Юнги прощальные объятия, в последний раз вдохнуть его запах, заглянуть в его глаза, в которых она всегда видела лишь себя, последний раз сказать ему «мой Дракон». И Бель спешит. И успевает.
«Мои глаза в тебя не влюблены
Твои пороки они видят ясно
Но сердце ни одной твоей вины
Не видит. И с глазами не согласно».{?}[Уильям Шекспир, «Сонет 141»]
Она улыбается, носом уткнувшись в его тёплую шею. Он такой родной, любимый «зверь». Теперь этот «зверь» каждую ночь выть будет от адской боли.
Юнги сжимает ее в объятиях. Меж пальцев сочится «жидкий рубин». Он поднимает руку, позволяя глазам «уверовать»: не его тело кровоточит, это его душа.
— Б-Бель…
Он впервые назвал ее так. И он бы хотел ещё тысячи раз произнести ее имя и услышать в ответ заветное: «Мой Дракон».
Но единственное, что она позволяет его ушам запомнить — ужасно-тихое «мой…». Последний вздох растворяется в шуме дождя.
— Нет! Нет! Только не это, только не так! Молю, молю, меня забери, смерть, меня бери. Всего меня. Прошу, — «раненный» воет, прижимая к себе такое податливое, слишком обмякшее тело, — Жизнь моя… Прошу тебя, нет. Пусть я ослепну, пусть умру здесь, рядом, но не ты. Только не ты, Бель!
Сколько он так сидел, прижимая к себе безмолвное, безвольное и уже мертвое тело? Дождь пропитал каждую его клетку. Теперь он ненавидеть будет такие дни: дождливые, холодные и одинокие.
Чонгук спешит к нему. Тянет за плечи, слезно, почти по-детски, умоляя его отпустить ее.
— Х-хён…
— Не трогайте! Мое! Не отдам! Ни смерти, ни Богу, ни Дьяволу, никому из вас не отдам. Вставай, жизнь моя. Давай же…
Он плачет. Да, так просто, навзрыд, умоляя и умирая.
— Наш сын, Бель, наш сын…
Юнги оседает на землю вместе с ней, раскачивает в объятиях словно ребёнка. Но лицо Бель не выражает от этого радости, ощущения уюта, оно стало вдруг «никаким». Будто все эмоции, что есть на земле, вдруг исчезли. Словно чистый холст: бери и рисуй. Так, наверное, бывает, когда смерть внезапна. Человек не успевает осознать, почувствовать, поверить в свой конец.
Смерть не всегда освобождение или наказание. Она может стать последним, тысячным способом выражения истинной, преданной любви.
***
Капля. Вторая.
Молния разрывает пополам серое небо. Вороны на ветвях голых деревьев стайкой взмывают вверх, и только один из них останавливается в воздухе, а затем подлетает к сидящему на коленях мужчине. Ворон будто бы сопереживает ему, чувствует сильные волны отрицательной, разрушающей энергии. Ворону эта энергия близка. Приземляется на деревянную крышку гроба.
Чёрные человеческие глаза проходятся по его крыльям, перьям, отливающим синевой. Птица, заметив другого подошедшего к ним мужчину, вскрикнув улетает прочь, бросая последний взгляд на Дракона.
— Я не думал, что все закончится именно так. Соболезную твоей утрате. Юнги… — кладёт руку на плечо, но Мин скидывает ее, вставая на ноги.
— Я отвечу на твой вопрос, заданный мне не так давно: что хуже терять, то, что не успел полюбить или то, что любишь больше всего? И мой ответ, похоже, очевиден. Потому что потеря существующей, настоящей любви не «пережитый опыт», это вырванное из груди сердце. Ты ведь знаешь сам. Сейчас в моей груди зияет огромная дыра, и я мог бы наполнить ее твоей кровью, друг. Меня бы никто не осудил, — пронзительный взгляд смеряет Чимина, — Много лет прошло, а ты даже не понял, что я тебя не предавал. Ты видел только одну сторону медали, питаясь ненавистью ко мне, не хотел даже думать о шансе на другой исход. У меня был выбор: сделать тебя рабом моего отца, который затем убьёт немедля; либо «предать», сохранив твою жизнь. Ты знаешь, что я сделал. Получилось так, что я отца убил. Своими руками. Ради кого? Ради тебя? Но тебе и этого было мало. Я и сейчас не намерен проливать твою кровь. Живи с этим, Чимин. Очевидно, что несправедлива эта жизнь, так пусть нам обоим будет больно.
Он отворачивается от него. Вскоре капли бьют по лицу сильнее, превращаясь в непроглядную стену из воды.
Плечи его дрожат от рыданий, а голос охрип от стонов боли. Сколько раз он звал ее, сколько раз просил Дьявола заключить сделку, сколько раз Бога молил пощадить? Но никто не сжалился над ним.
Наклонившись над букетом лилий, что покоятся на темном дереве, Юнги качает головой, будто бы протестуя чему-то.
— Ты жива, жизнь моя, и рано или поздно мы с тобой увидимся, — доносится его шёпот вновь.
Вскоре лилии чернеют от дыр, «ран», что дождь оставляет на белых лепестках.
Капли ледяной воды «гладят» высеченную на надгробном камне свежую надпись:
«Nella guerra d’amor chi fugge vince».{?}[В любовной войне побеждает тот, кто уходит]
***
Бродит, бродит Время по Земле, умножая грусть людей.
Чонгук аккуратно складывает букет на ровную, чистую землю. Грустно улыбается, заметив ещё множество цветов, подписанных именем «Тэтэ»; где-то неподалёку белые гортензии, кажется, от Чимина, но почему-то букета от «того самого» он не видит.
Прошло слишком много лет, но ни один год не стёр из памяти удивительную женщину, единственную, что смогла приручить необузданного и гордого «Дракона». Теперь он одинок, скитается без цели и сложил навек свои крылья.
— Гук-и пришёл к своему другу рассказать о том, как он скучает, — слегка запнувшись, произносит он, — Мне не хватает моего «собутыльника» бананового молока. Мне не хватает наших бесед. Бель…
Он закрывает глаза. Отметины на месте пирсинга так и остались шрамами, густота бровей теперь уже скрывает его юношеские «потребности». Детские глаза уже не блистают от «любопытства, заинтересованности или восхищения». Они всегда серьёзны и сосредоточены.
— Он не в порядке. Все ещё не в порядке, — тихо, почти неслышно добавляет он, стараясь не дать юноше, стоящему рядом, услышать эти фразы.
Ему вспоминается встреча, что проходила почти час назад. Вспоминается хён, сидящий у балкона, с глазами, направленными на цветы в вазе. Они стали его спасением, позволяющем той, кого забрала земля, вновь и вновь оживать в памяти.
***
Чонгук медленно садится рядом с ним, будто рассматривая впервые: изучает его лицо, покрывшееся морщинами; волосы, что теперь уже тронуты сединой; дрожащие руки с неснимаемым никогда кольцом и глаза. Глаза, в вечном поиске лишь одного лица.
