Бертиль вздохнула:

– Что с тобой случилось, звезда моя?

– Не твое дело! Налей мне еще…

– Да ты и так уже пьян в стельку!

– И что? Налей-ка мне лучше еще стаканчик…

Она безропотно подчинилась. Нет смысла добавлять лед, он не успевал растворяться. Новый стакан Венсан выпил не так быстро. Он не был пьян; чтобы потерять человеческий облик, ему требовалось гораздо больше.

Забыть.

Этот день мог бы стать отличным. Ничего особенного, просто отличный день.

Спокойное, одинокое утро. Подъем в семь часов, завтрак на террасе с первыми лучами ослепительного солнца.

А потом все рухнуло.

Он разжал левый кулак и с тоской взглянул на измятый клочок бумаги, где он написал свой номер телефона. Оторванный наспех угол бумажной скатерти.

Запятнанный кровью.

Он сделал знак Бертиль; та уже не пыталась отговорить его пить.

– Оставь мне бутылку, – излишне отчетливо попросил он.

Она заткнула пробкой бутылку виски двенадцатилетней выдержки и поставила ее на барную стойку. Венсан не отрывал взгляда от клочка бумаги. От чертова клочка бумаги.

Клочка, который Мишель швырнула ему в лицо.

– Он валялся рядом с ней, когда я обнаружила ее… Полагаю, это ты написал?

Лицо, обезумевшее от горя, слова, ранящие сильнее любого оружия.

Слова, которые он так хорошо умел использовать, чтобы завлекать свои жертвы, а потом добивать их.

Нет, он не убийца, как назвала его Мишель. Назвала громко, на крике:

– Ты мерзавец! Эгоист… Убийца!

Нет, он не убивал Мириам. Не держал лезвие, перерезавшее вены на ее тонких запястьях.

Две ночи не значат ничего. Совершенно ничего.

Она не могла покинуть этот мир из-за такой безделицы. Невозможно.

Мишель вряд ли когда-нибудь забудет ее безжизненное тело, распростершееся на кровати, скованное, как ей показалось, глубоким сном. В то время как это был вечный сон. Давай, малышка, ты уже опоздала.

Слишком поздно. Свет погашен, говорить больше не о чем.

Конец представления.

– Ей было всего двадцать, и она умерла из-за тебя. Никогда не забывай об этом!..

Когда Мишель добралась до Анколи, чтобы выплеснуть свою ярость, там находился Пьер. Его взгляд стал суров как никогда; друг, превратившийся в судью. Генеральный прокурор, зачитывающий приговор. Неумолимый.

– Ей было всего двадцать, и она умерла из-за тебя. Никогда не забывай об этом!..

Забыть.

Он снова наполнил стакан. Нет смысла добавлять лед, вкус больше не имел значения. Значим только результат.

Забыть.

Рухнуть здесь, в этом гребаном бистро.

Выблевать на пол собственные кишки, чтобы вместе с ними вышла вся пакость… Чтобы освободить голову.

Как она могла до́ смерти влюбиться в него? Влюбиться так быстро, так сильно.

Нет, тут, конечно же, что-то другое. Но даже если он стал всего лишь детонатором…

Чертова головная боль! От волнения, наверное. Потрясение, это точно.

Он окинул взором опустевший зал с ожидающими закрытия столиками. Никого, кто бы мог увидеть его поражение.

Повернувшись к стойке, он закурил новую сигарету.

Ну вот, он уже начал утрачивать чувство времени, память, равновесие. Еще немного, и…

Внезапно его уединение прервали голоса, хорошо ему знакомые. И ненавистные.

Сальные смешки, тяжелые шаги.

– Посмотри-ка, кто это тут…

– Похоже, это наш рогоносец!

– Эй, Бертиль! Зачем ты пускаешь в свой притон неизвестно кого…

Казалось, мерзкие голоса звучат где-то вдалеке. Приглушенно.

– Не заводитесь, – угрожающим тоном произнесла хозяйка заведения. – Не нужно мне здесь никаких историй!

Вновь прибывших было трое. Эрве Лавесьер, брат мэра Кольмара; Порталь, служащий в мэрии. И Гинтоли, владелец мясной лавки.

Трое неразлучных.

Адское трио, постоянно задевавшее Лапаза.

Заказав «Пастис», они уселись неподалеку от проводника; тот не удостоил их даже взглядом.

– Вы слышали, что говорят о малышке Мириам? – пошел в наступление Лавесьер.

Венсан допивал свой стакан, когда Бертиль принесла компании за столиком «Пастис 51». Счет она положила перед Лавесьером: расплачивался обычно он.

– Послушайте, Бертиль! Вы слышали, что случилось с малюткой Мириам? – снова обратился к ней Лавесьер.

– Мириам? Нет, – ответила она. – Это кто?

– Хорошенькая телка, что работала в турбюро… Сегодня утром ее нашли мертвой в собственной квартире… Перерезаны вены на руках.

– О господи! – вырвалось у хозяйки заведения. – Да, я слышала, все только об этом и говорят!..

Венсан искал банкноту в заднем кармане джинсов, чтобы поскорее расплатиться и покинуть ставшее ненавистным бистро.

Прерывистые, неуверенные движения. Легкая дрожь в руках.

– Кажется, она покончила с собой из-за одного чувака! – добавил Гинтоли.

– Ты называешь его чуваком? – насмешливо переспросил Лавесьер. – Сначала он выгоняет свою телку, а потом убивает девчонку!

Венсан закрыл глаза. Где-то в глубине нарастало отвращение и жуткое желание дать в морду. Может, даже убить…

– Уверен, она не пережила разочарования! – добавил Гинтоли. – А все потому, что он даже поцеловать ее как следует не смог!

– Ты прав! – расхохотавшись, подхватил Лавесьер. – Потому-то жена и сбежала от него!

С невидящим от алкоголя и ненависти взглядом Венсан ринулся прямо на Эрве. Он схватил своего извечного врага за ворот куртки, приподнял над стулом и нанес ему гулкий удар головой. Лавесьер приземлился на стол, разлетевшийся под его тяжестью. Порталь и Гинтоли бросились на проводника, а Бертиль завопила:

– Прекратите! Прекратите немедленно!

Но удары продолжались сыпаться градом, все более и более жестокие, и она побежала к телефону звонить в жандармерию, расположенную в сотне метров от ее бистро.

Венсан получал удары, не чувствуя их. Но возвращал с удвоенной злостью.

До тех пор, пока наносить удары стало некому.

Враг повержен. В нокауте. Он победитель.

Отупевший, Лапаз какое-то время стоял на месте, потом, пошатываясь, двинулся к стойке. Он забрал клочок бумаги. Его кулаки были в крови.

Бертиль смотрела на него испуганно и одновременно с удивлением, а он направился к выходу. В этот самый момент в бар ворвались жандармы во главе с Серван.

– Затолкайте его в камеру, пока не протрезвеет! – приказал Вертоли. – И скажите врачу, чтобы зашел его осмотреть!

Матье и Серван осторожно приблизились к Венсану, впрочем от его агрессивного настроения не осталось и следа. Однако зрелище трех поверженных на полу бара побуждало их к осмотрительности. Они отвели его в камеру, находившуюся в подвальном помещении.

– Как только врач закончит в баре, он сразу же придет сюда, – печально произнесла Серван.

– Пойдем, – позвал ее Матье. – Оставь его, пусть протрезвеет!

– Нет, я уйду, когда придет доктор…

– И речи быть не может! Тебе нельзя оставаться с ним наедине!

– Не беспокойся…

Пожав плечами, Матье направился к лестнице. Серван помогла Венсану лечь на скамью и снять куртку, а потом скатала ее и подложила ему под голову. Взяла носовой платок и вытерла ему кровь на лице.

– Не больно? – тревожно спросила она. – У вас на лбу глубокий шрам…

– Черепушка раскалывается! – признался он едва слышно.

– Я не могу дать вам аспирин без назначения врача… Однако вы не слишком церемонились с этими мерзавцами!

– Не помню… Я убил их?

– Слава богу, нет! Лавесьер отправился в больницу, а тех двоих осматривает врач… Почему вы это сделали, Венсан?

– Я надрался, разве не понятно?

– Из-за Мириам?

Он открыл глаза: в них полыхал гнев.

– Я вижу, все уже в курсе?

– Ну да… Когда Мишель Альбертини вызвала нас, она вопила, что из-за вас Мириам покончила с собой. Думаю, ее слышала вся деревня… Она была так потрясена, что мы не смогли ее…