– Вот гад! – выдохнула Надя. – Знаешь, что тебя сейчас спасает? Ты циник, но не пошляк. Только это. Но почему ты такой, это даже интересно. И в этом я рано или поздно разберусь.

Конечно, глупо было бы нам разбежаться. Мы подходили друг другу в постели. А это главное.

– К себе домой я тебя привести не могу, – сказала Надя. – У меня двенадцатилетняя дочь. И одного я с ней уже знакомила. Полгода назад.

– А зачем ты его приводила?

– Где-то встречаться – это не для меня. Я люблю свой дом и хочу, чтобы меня любили дома, а не в чужих постелях.

Но Золушка неожиданно заставила Надю изменить своим принципам. Великодушно предложила нам свою квартиру.

Перед отъездом в Москву Надя сказала, что Золушка просит назвать дни недели, когда ей надо будет где-то погулять.

– Давай во вторник и среду, – предложил я.

– Во вторник, среду и четверг, – поправила Надя.

Я не стал торговаться.

На Курском вокзале мы взяли такси. Надя и Золушка жили в Теплом Стане. Сначала решили довезти меня. Я вышел конспиративно – на безопасном расстоянии от своего дома, возле Рогожского рынка. Но сработал закон подлости. Мимо проходил Денис с кучей дружков. Надя вышла из такси вместе со мной. Мы сказали друг другу еще несколько ласковых слов. Потом она подставила мне щечку. Я видел краем глаза, что нахожусь под наблюдением. Целоваться с женщиной на глазах у сына, конечно, не есть хорошо. Но дергаться тоже не стоило. Денис, хоть и дуется, матери не доложит, он не такой. Я нежно обнял Надю, думая про себя: ну я совсем, как пешка в шахматах, хожу только вперед.

Семья ужинала. Меня встретила тягостная тишина. Я налил себе борща и сел за стол. Денис со мной не поздоровался, хмуро смотрел в окно. По стеклу били капли холодного дождя. Во дворе поджидали ребята. На улице сын, по его словам, ловил плюсы. А дома, надо понимать, были одни минусы. И главный минус – я. Зачем я его побил? Теперь это надолго. Может быть, на всю жизнь. На матерей так не обижаются. Что ж я последнее время так дрова ломаю?

– Как отдыхалось? – спросила Вера. – Как при-ехалось?

Последнее слово она сказала неспроста. Я глянул на Дениса. Неужели все-таки доложил? Сын поймал мой взгляд боковым зрением и поднялся.

– Ну, я пошел.

– В десять вечера будь дома! – приказала Вера.

Давала понять, что у них все наладилось.

Я поехал на работу. Собратья по перу встретили сообщением: банк «Мегатеп» в лице Фунтикова скупает ваучеры. Что удивительно, по хорошей цене – тысяча долларов за штуку. Но была еще одна новость, плохая: Сыр уходит. Я направился к шефу. Секретарша Нюра стояла у окна, дымила сигаретой, смахивая слезы. На мое появление отреагировала коротко. Сказала, что шеф меня спрашивал. В кабинете будто шел обыск – Сыр разбирал бумаги.

– Может, все к лучшему? – сказал я.

В смысле шеф разберет свой архив и начнет писать. Говорят, журналист – это писатель на скорую руку. Можно теперь писать не торопясь.

– Нет, это конец, – сказал Сыр.

Я не мог согласиться с ним. Ничему не придет конец. Просто все станет другим. Когда происходят такие перемены, все какое-то время становится хуже. А потом жизнь берет свое.

– Какие к вам претензии?

– Не умею подчиняться времени. Не соглашаюсь с количеством рекламы. С сокращением сотрудников.

– А что, если мы всем кагалом вступимся за вас?

Сыр усмехнулся:

– Кагалом? Интересное слово. Зачем? Они только того и ждут. Их цель – половину редакции уволить, а остальных постепенно заменить.

Дома была одна Женя. Чмокнула меня в щеку. Сказала, что Денис снова не был в школе. А мама, как обычно, на работе. Недавно звонила, сказала, чтобы ужинали без нее, она придет поздно. А еще велела отвезти посылку к поезду. Раз в неделю Вера отправляла с проводниками в Павлодар твердо ко пченую колбасу, конфетные наборы и разные тряпки. Взамен получала от родителей свежие овощи, соленые огурцы и квашеную капусту.

Я прошел следом за Женей в кухню. Дочь открыла большую кастрюлю со щами, зачерпнула поварешкой. Я остановил ее.

– Знаешь, что-то не хочется.

– Второго нет, мама не успела приготовить, – предупредила Женя.

Я заглянул в холодильник. Вареная колбаса, сыр, масло. Нет, с голоду я не умру.

– К нам едет тетя Люда, мамина подруга, – сообщила Женя.

– Отлично! – нервно отреагировал я.

– Будет жить недели две.

– Замечательно! – я почувствовал, что у меня задергался глаз.

– Едет не одна. Со своей подругой.

– Женечка, никогда не превращай свой дом в гостиницу.

Это у меня прозвучало как заклинание.

– Папа, но ты же помогаешь людям, – возразила Женя.

В присутствии матери дочь всегда поддерживала меня, когда я роптал из-за частых наездов гостей. Теперь она сменила позицию.

– Ты помогаешь чужим людям, а тут свои. Как можно им отказать?

Она явно повторяла слова матери.

– Подруга подруги – это не свои, доченька. Это как раз и есть гостиница.

Женя, ничего не ответив, принялась за щи. Варево было неимоверно кислое. Вера готовила хорошо, но щи ей не удавались. Дочь мужественно отправляла в рот ложку за ложкой. Я сочувственно наблюдал за этим актом преданности. Наконец не выдержал и протянул Жене бутерброд.

– Повар должен быть в хорошем настроении, – сказала дочь, наливая себе чаю.

Я промолчал. Как с этим не согласиться.

– Лорка выходит замуж за Фунтикова, – сообщила Женя. – Я тоже, наверно, скоро выйду – хмуро добавила она. – По-моему, у нас в доме радиация. Кровь сворачивается.

Я дожевал бутерброд, запил чаем и спросил:

– А ты за кого хочешь выскочить?

– За серьезного человека.

Женя взглянула на часы.

– Папа, тебе пора на вокзал.

Я покачал головой. Женя посмотрела на меня с ужасом, будто я совершаю святотатство.

Войдя в квартиру, Вера увидела в прихожей сумку с неотправленной посылкой и поняла, что муженек устроил бунт. Прошла на кухню, взяла батон и направилась ко мне. Распахнула дверь в мою комнату. Я оторвался от работы. Где-то я уже видел эту фигуру и эту позу. Ах да, в Волгограде. Скульптура Родины-матери. Только там у нее в руке не батон, а меч.

– Что тебе помешало отправить посылку? – спросила Вера, откусывая от батона.

– То же, что и тебе, – работа.

– Мог бы оторваться на пару часов. Ничего бы не случилось с твоей работой.

Вера считала, что это ее квартира. А прописку я получил благодаря ее разнообразным жертвам. И поскольку жилье служебное, в случае развода на раздел рассчитывать не могу. Все останется у нее. Поэтому Веру изумляло мое поведение, а временами, как сейчас, приводило в ярость.

Вера чувствовала бы себя гораздо лучше, если бы знала, что моя «потусторонняя» жизнь тоже складывалась непросто. Пока Надя кувыркалась со мной, Золушка должна была где-то быть и чем-то заниматься. А Золушка не любила музеи, театры, выставки и спортивные соревнования, предпочитая валяться на софе, смотреть телек и болтать по телефону. Короче, через две недели она объявила Наде, что лимит ее великодушия исчерпан.

Теперь мы встречались раз в неделю непосредственно у Нади, когда она могла отправить дочь к бабушке, то есть к своей матери. Но та жила на другом конце Москвы. Мало ли что может случиться с ребенком, пока он едет на метро. К тому же ребенок быстро смекнул, что его выпроваживают из дома вовсе не ради общения с любимой бабушкой. Дочка взбунтовалась и прямо заявила: хватит ее использовать.

Надя не выдержала и сказала мне, что у нее больше нет сил. Я тоже был на пределе, но совсем по другим причинам. Я не понимал, зачем нужно долго стоять под струями воды, когда я жду в постели. Ты что, неделю не мылась? Неужели тебе не хочется поскорее нырнуть в постельку?

Мне нравились только те минуты, когда мы занимались любовью. А потом… Потом Надя бежала под душ, но вместо того, чтобы тут же вернуться, мылась долго и нудно, а я опять должен был ждать.