Полки поляков и русских пехотинцев смешались, и сложно было сказать, кто все-таки побеждает. Внезапно послышался громкий звук войсковой трубы, и русские начали очень синхронно отступать. Личик недоуменно переглянулся с Браницким, в глазах которого застыла тревога.

— Да какого дьявола происходит? — в сердцах вскричал гетман, наблюдая, как полки пехоты русских слаженно отступают, прикрывая раненных и оставляя на земле убитых. Они именно отступали, а не убегали, и те горячие головы, кто решился бросится за ними, тут же были проткнуты штыками. Последним шел молоденький офицер с перепачканной кровью шпагой, раненая левая рука которого висела плетью, а по кисти на землю капала кровь.

Поляки недоуменно застыли буквально на несколько секунд, но и этого хватило, чтобы русские отошли еще дальше, создавая довольно широкую полоску пространства между собой и противником, а потом послышался слаженный грохот и на поляков посыпались ядра, вновь заработавших пушек.

— Ах ты ж, Маска Боска! — Бруницкий ударил кулаком по луке седла. — Этот проклятый шпион сообщил, когда русские оттеснят наши полки на расстояние, пригодное для артиллерийского огня! Снимите его оттуда! — и он выхватил фузею из рук одного из замешкавших солдат, вскинул ее и плечу и выстрелил. Не попал, слишком далеко висел шар, и это только усилило его раздражение. — Пан Личик, выводи крылатых. Смети этих червей своими пиками, втопчи их обратно в грязь, откуда они повылазили! — заорал он, глядя, как гибнут остатки венгерской хоругви, которая пока не проиграла ни одной битвы.

— Но… — Богумил нахмурился. — Я не думаю, что сейчас подходящее время… Пока работает артиллерия…

— Твое дело не думать, а выполнять приказы! Заходи с флангов, идиот! Они не успеют развернуть пушки, когда вы возьмете разгон. Вашек! Выводи полки резерва! Возьмите эту проклятую высоту, а этого проклятого мальчишку можете даже ранить! Несильно, — тут же поправил он сам себя, потому что никогда не простил бы ему гибели русского императора в таких непонятных для Речи посполитой условиях.

Личик тронул поводья. Он был недоволен приказом, но здесь в армии даже поляки старались придерживаться дисциплины, которой отродясь не было у них во всех других делах.

Проехав к своему полку, он встал перед ними, вытащил саблю, и, выбросив руку вперед прокричал.

— Рысью! Разгон на пехоту руссов! Пики опустить! Вперед!

Семен Голицкий даже сначала не ощущал своего ранения, но когда они стояли и ждали, пока сработает артиллерия, то почувствовал слабость, а рука повисла плетью. После первых же выстрелов из пушек, он ощутил головокружение, а затем какой-то солдат потянул его за сюртук.

— Твое благородия, шел бы ты в тыл. А то упадешь на поле и затопчут тебя крылатые. У их ить кони обучены людей топтать.

— Какие крылатые? — даже собственный голос доносился до Семена как через вату. В глазах начали прыгать круги, он уже потерял много крови и продолжал ее терять, но упрямо стоял, едва держась на ногах от накатывающей вместе с тошнотой слабостью.

— Так ить понятно какие, вон те, — и солдат указал куда-то в сторону, показывая, на несущуюся прямо на них живую силу из коней, с тяжелыми попонами и качественной защитой на головах, и сидящих на них верхом гусар, уже опускающих свои чудовищные пики. Дань традиции эти пики, но до сих пор эффективны и способны переломить ход битвы.

«Это конец», — пронеслось в голове у Смена, но он упрямо сжал шпагу, готовясь подороже продать свою жизнь. Крылья за спинами у гусар действительно выглядели очень эффектно.

Пушки перестали палить, и в наступившей на мгновение тишине раздалось зычное.

— Рысью! Ружья поднять! Готовсь! Пли! — из-за спины второго пехотного, получившего столь необходимую ему передышку вылетел наперерез гусарам Рижский драгунский. Драгуны с пиками не стали связываться, они подняли ружья и практически синхронно выстрелили, разорвав строй гусар и создав в нем бреши, тем самым смешав силу первого удара, который уже не станет столь эффективным, как был бы, если бы строй шел с неизбежностью волны.

После первого выстрела, драгуны на скаку сунули ружья в специальные сумки при седлах и вверх выметнулись в основном сабли.

Гусары не стали изображать идиотов. Пики попадали на землю и уже через полминуты сшиблись две волны. Истошно заржали лошади, обученные, невероятно дорогие, которые сражались наравне с хозяевами. Лязг стали и крики, поглотили внимание Семена. Он стоял, глядя на рубку кавалерии, и даже не заметил, как поступил приказ выдвигаться. Солдаты деликатно обошли своего раненного командира, подчиняясь приказу его заместителя, и вышли снова на передовую, к которой спешили полки резерва поляков.

— Эй, подпоручик, за стремя сумеешь уцепиться? — Семен моргнул и, задрав голову, с приоткрытым ртом смотрел на возвышающегося над ним коня и сидящего всадника. Летнее солнце вызолотило светлые волосы сидящего на коне юноши, создав вокруг головы сияющий ореол.

— Архангел Михаил, — полуонемевшими губами прошептал Семен.

— Вот так меня еще никто не называл, — юноша негромко рассмеялся. — За стремя цепляйся, герой, а то кровью изойдешь, кого я награждать буду? Я бы тебя в седло взял, но Цезарь не потерпит другого седока, так что давай, шпагу в ножны и поедем твое плечо перевязывать.

Позже Семен узнал, что государю вообще разрешили выехать, чтобы помочь ему, только потому, что принц Фридрих, успешно взявший Газенпот, во главе драгунского и двух пехотных полков без всяких сантиментов ударил поляков в спину, тем самым смешав все их порядки, а также лично взял в плен Яна Браницкого богатейшего магната и коронного гетмана Речи посполитой.

Петр Шереметьев раздраженно пнул лежащую на тропинке ветку. Да как так-то? Почему его оставили этого Бирона караулить, пока остальные будут с поляками разбираться? Это нечестно, несправедливо! Он так и скажет государю, что тот был к нему несправедлив!

— Господин, — Петька резко обернулся и увидел подходящую к нему служаночку. Темноволосую, хорошеньку.

— Да, прелестница, — Петька расплылся в улыбке, подумав, что, возможно, еще можно что-то исправить, насладясь девичьими прелестями.

— А это правда был император Петр? — она кокетливо улыбнулась, и на щечках образовались ямочки.

— Кто? — Петька слегка нахмурился.

— Высокий такой, красивый, — она снова улыбнулась.

— А-а-а, ну раз высокий и красивый, то, скорее всего, да, это был именно император Петр. Мы на его фоне все конечно же мелкие карлики, — протянул Петька, смешно наморщив нос. Девушка не выдержала и хихикнула, а затем приблизилась почти вплотную и зашептала.

— Господин Бирон в сердцах кричал, что император заинтересовался графиней Ожельской.

— Возможно, — вот сейчас Петька был — сама серьезность. Он не слишком хорошо знал немецкий, и ему приходилось сильно напрягаться, чтобы перевести получаемую информацию правильно.

— Я хотела сказать, что графиня Ожельская приезжала не одна, — горячим шепотом зашептала девушка, практически прижавшись к Петькиной груди. — С ней был священник. Католический священник. Из ордена иезуитов.

— О, как, — Шереметьев отпрянул от нее, пытаясь уложить в голове то, что услышал. — Спасибо тебе, местная дриада, ну, или русалка. Ты даже не представляешь, как сильно помогла высокому красавцу Петру, — и он припустил к дому, уже не думая о том, как бы скрасить так внезапно обрушившуюся на него скуку.

«Государь мой, Петр.

Наверное, с моей стороны слишком самонадеянно называть Вас, Моим Государем, ведь наша свадьба еще не состоялась, и я не могу называть Вас так, но мне хочется это сделать. К тому же, герцогиня Орлеанская утверждает, что Вам будет приятно. В Поле-Рояле стало гораздо приятнее находится и жить, когда туда вернулась герцогиня Елизавета. Граф Румянцев говорит, что Вы были уверены в том, что она закроет парк и разгонит всех тех, кто привык проводить в нем свой досуг, в том числе и небезопасный. А ведь этот парк был действительно небезопасен, знаете, неподалеку от грота Венеры обнаружили тело убитого графа де Сада. Он был ограблен, и воры сняли абсолютно все, даже печатку с гравировкой, которую граф носил на мизинце. Как мне по секрету сказала герцогиня Ангулемская, эта печатка на самом деле ключ от сбережений графа, которые он, опасаясь, надо сказать небезосновательно, того, что его родственники сумеют отнять у него его богатство, поместил в „Монте деи Паски“, что в Сиене. Опять-таки по слухам, во время „Тюльпановой лихорадки“ де Сады неплохо подзаработали на луковицах, но дома во Франции не показывали своего богатства. И вот теперь этот ключ похищен. И кто знает, кому достанутся все эти богатства…»