- Лен, ты мне голову не морочь. Ты мне сразу скажи: да или нет.
- Что?
- Мы встречаемся?
- Нет.
- Ну и ладно. Молодец, что сразу сказала. А то смотрела бы и дальше. А я бы думал...
- Никит, извини... - Лена чувствовала себя ужасно виноватой. Закон открытых глаз приводил к выпадению слез. - Я не хотела, чтоб так вышло...
- Ничего, я не повешусь. Все бывает. Не в первой. Счастливо!
Положив трубку, Лена выдохнула: кажется, уладилось.
Через полчаса, когда со старославом было покончено, домой уже вернулась Лида и успела попенять Лене за невымытую посуду, телефон зазвонил снова. Это был Никита, и он был пьян.
- Ле-е-н, ну ты скажи: почему? Почему-у?
- Я не знаю.
- У нас в группе двадцать пять долбаных девушек... а я дур-рак...
- Никит, ну не надо...
- К-как твой строслав?
- Сделала кое-как. Сейчас еще Лиду спрошу... она же на втором курсе уже...
- Так я з-зайду? Я тут, рядом, из автомата з-звоню...
- Не надо! Никит, иди домой! Холодно же!
- А т-ты переживаешь за меня, значит? А встречаться не хочешь? П-почему, а, Лен?
- Иди домой! Холодно! Ты пьяный!
- Л-лен, я ж нормально встречаться хотел... Туда-сюда... Я ж это... серьезно...
- Иди домой! - Лена плакала. Захлебываясь от вины и слез, она повторяла только: - Иди, иди...
- А п-плачешь чего? Л-лен, а?
- Иди домой! Слышишь?!! Домой иди! На улице... сколько там?
Лида подсказала.
- Минус двадцать! Никита, иди домой!
- Я у д-дома твоего... б-буду ходить всю ночь... впусти меня, Лен...
- Иди домой!!!
Он бросил трубку.
Ленка схватила с вешалки пуховик, но Лидка молнией бросилась к ней:
- А ну стой! Куда?
- Ли-ид, он же там, на улице, замерзнет, Ли-ид!
- Никуда ты не пойдешь! Лучше пусть замерзнет он, чем... мало ли что он с тобой сделать хочет!
- Ли-ид, ну ты что! Ли-ид! Он нормальный... Я успокоить его хочу...
- Сиди дома! Тебе еще восемнадцати нет! Я твоим родителям обещала за тобой следить!
Лидка, с красными волосами, убранными в пучок на затылке, в красных штанах и толстых вязаных носках, на которые были натянуты сланцы, загородила собой проход.
- Ли-ид, там же холод! Пусть поднимется, чаю выпьет... здесь он мне ничего не сделает...
В этот момент открылась дверь комнаты Терещенко.
- Э, э! Я ж вам говорила: в моей квартире - никаких мужиков! И потише уже: мне в пять утра вставать... Не работаете, не понимаете ни хрена... Малолетки!.. Спать идите!
Лена посмотрела на Лиду. Потом - на дверной проем, в котором скрылась Терещенко. Ей хотелось сказать им обеим - от всего сердца - что-то злое. Что-то такое, от чего они обе закрыли бы лица руками, как будто им выжигает глаза, и заскулили бы.
Но Лена не сумела.
Она долго плакала, укрывшись с головой одеялом.
Потом, когда Лидка уже уснула, Лена выбралась из укрытия и, подкравшись к телефону, как можно тише, как доставала шпаргалку на контрольной, набрала номер Никиты. Всякий раз, когда диск с тарахтением отъезжал, она замирала - вдруг проснется Терещенко? Но все было тихо. У Никиты никто не брал трубку. Лена набрала его номер еще несколько раз. Тщетно. Почему не берут? Может, его родители уже ходят-бродят по темным, холодным улицам и ищут сына? Ее мама и папа поступили бы так...
Лена забралась в кровать. Она не могла уснуть. Вспомнилось, что в деревне, откуда была родом ее мама, как-то раз один мужичок по пьяни свалился в сугроб и замерз насмерть. А вдруг?
Слезы текли и текли. Зачем она так резко сказала ему - нет? Но встречаться... как встречаться? А ей, Лене, даже целоваться с ним не очень-то хотелось... Нашлась принцесса! Целоваться ей не хотелось... Терещенко вон штуки и покруче поцелуев выделывает... И ничего - сплюнула в раковину и пошла... Даже ананас не стала есть... Ленка зарыдала еще пуще. Какая же она мерзкая! Жалкая, трусливая, глупая!.. Всего-то надо было...
Ночь разматывалась бесконечно, как кассетная пленка (в детстве они с сестрами любили из испорченных, зажеванных магнитофоном кассет вытягивать эту глянцевитую пленку, красиво трепетавшую на ветру). Иногда Ленка как будто проваливалась в сон, и тогда ей мерещилось, что она трет и трет ванну щеткой, глаза болят от едких паров чистящего средства, костяшки пальцев стерты до крови, но она все трет и трет эту чертову ванну... А потом понимает, что сил ее больше нет, и выходит в коридор, и ищет в рукаве пуховика шарф... Самое главное: вешаться можно только на своем крючке...
В пять утра прогрохотал будильник Терещенко. Потом, сдавленно матерясь и спотыкаясь об обувь, брошенную в коридоре, Терещенко собиралась на работу. Затем полоска света под дверью погасла и хлопнула входная дверь. Она ушла.
