Неспешно возвратившись, суровый страж гаркнул – с заметным сожалением на роже:

– Дозволено вам! Однако нога в ногу за мной. Иначе – себя вините!

Едва преодолели они створчатые врата, Молчан невольно присвистнул! Открылся двор изрядной величины, шагов на шестьдесять вглубь, с двумя расходящимися тропами.

Натоптанная широкая, в свежих отпечатках подков, вела к коновязи на два парковочных места для верховых гостей в виде врытых столбов, а дале и к постройке у дальней ограды – по прикидке Молчана, конюшне, примерно на три денника. Вторая, едва заметная, брала вкривь и следовала полукругом, в подобие серпа, завершаясь у высокого крыльца двускатной бревенчатой избы.

И не было сомнений, что срублена та из сосны инде ели, ведь вятичи повсеместно предпочитали хвойные дерева, понеже они лучше защищали дом от влаги, надежнее хранили тепло в нем и не были столь подвержены гниению, аки лиственные породы. Безусловная зажиточность хозяев сего капитального строения удостоверялась не токмо примыкающим к нему аналогично основательным крытым двором и впечатляющими габаритами, а и прочими выразительными приметами, включая оконца, намного просторнее обычных.

«Не скупится Секретная служба на осведомительские нужды! Поди, и приплачивает главным своим доносителям, не жмотничая. Меня же, явного героя, не вынюхивающего исподтишка, ажно сии, обделяла даже на особо опасных выездах на чужбину и по возвращении из них. Боле уж не надует! Не обломится ей скаредность на мне!», – невольно подумалось Молчану.

А не ведал он о том, что еще за пять веков до его появления на свет многомудрый китайский Сун-цзы поучал в книге «Искусство войны», кою перечитывают и стратеги двадцать первого века: нельзя жалеть денег на шпионаж и подкуп, ибо «Войны – это путь обмана», и любая оплата шпионов обойдется дешевле, чем собственная армия. Увы! – высшие начальствующие Секретной службы Земли вятичей не владели древнекитайским, а ежели б и владели, проштудировав упомянутый труд, все одно зажилили выплаты нештатным сходникам по меркантильной привычке своей, неизменной и низменной…

К местной резиденции, тайной, пошли они след в след за вратником, и Искр шел первым, осторожно ступая по кривой тропке.

«Явно вырыта на ней сокрытая «волчья яма» для незваных гостей!», – мигом сообразил бывалый охотник и непроизвольно поежился, представив последствия несанкционированного проникновения на секретный объект – рухнув при утрате бдительности на острия кольев…

Преодолев половину конспиративной тропки, Молчан приметил одесную избы длиннющие козлы недавнего изготовления, частично накрытые чем-то вроде столешницы, и три высоких пня округ них, тоже не ветхие на срезе. «Похоже, тут трапезничает обслуга», – рассудил он.

Ограда с задней стороны, за коей, по всей вероятности, начиналось чистое поле, была ничуть не ниже, чем спереди. Да и острые верхушки ее кольев были обмазаны смолой, точно и там.

«Не оснащена ли сия смола отравой, воздействующим на кожу, дабы тот, кто ненароком коснулся, самовольно перелезая, стал недолгим, не узрев рассвета? С оных хозяев станется! Да и Путята единою проговорился мне о подобных ядах», – заподозрил наш славный вятич, скорый на разгадки, учуяв вслед смачный аромат жареного мяса, явно изготовляемого с тыла избы…

Он анализировал бы и боле, определяя, где могут затаиться иные смертельные ловушки для ворогов, да отворилась входная дверь и вывалил из нее некий верзила, вынудив разом просевшую верхнюю ступень издать скрип.

Могутной своей статью, оный, в длинной рубахе с подвернутыми рукавами, перехваченной опояской, был почти вровень с Забоем. И имел аналогичный вид не самого разумного аборигена Земли вятичей.

Взор являл неприветливый, зырил исподлобья. А выглядел вдвойне неприлично: без головного убора, что не подобало вне дома уважающему обычаи вятичу, зато с преизбытком растительности, проросшей даже на внешней стороне его дланей столь густо, отчетливо напоминая меха звериной шкуры, что впору было конопатить ей бревна на срубе.

«Тот еще качок!» – непременно оценил бы Молчан, доживи он до изобретения и широкого употребления данного слова. А не дожив, увы, мысленно ограничился он чисто древнерусской характеристикой: «Экая орясина!». Впрочем, чуть погодя, прибавил к первоначальному впечатлению: «Не пригоден сей к сходничеству, ибо весь – запечатленная дурь. Не иначе, держат его для запугивания при допросах, да заготовки дров под костры для померших героев, тайных: таковой пол-леса вырубит, а не пропотеет!».

В пользу гипотезы о предельно малом статусе в Секретной службе богатыря, обильно проросшего изнутри, еще указывали неряшливость его рубахи, стираной, скорее всего, по зиме, плетеная опояска-шнурок, а не приличествующий кожаный пояс, и преогромные лапти с онучами вместо сапог, никак не походившие на ловкую маскировку для укрытия в толпе от чуждого пригляда.

Однако предположительный челядинец выступил, будто лицо, приближенное к хозяевам с полномочиями отдавать приказы:

– Ты, – указал он зримо заскорузлым перстом на Молчана, – заходи! А иной – пущай дожидается!

– Ежели Будимир в избе лишь один, и то получается, что у них – пятеро, включая жарящего мясо, – мгновенно прикинул дозволенный ко вхождению. – А ведь заверял меня неискренний Искр, что дожидаться будут лишь двое, а сам он – третий.

Воистину: кривдой зачаты скрытники из Секретной службы, ею же и рождены, пребывая в оной, пока не преставятся! Сплошная фальшь сии! Плюю на них и отрицаю!

Впрочем, из предусмотрительности не опустился он до публичного плевка под ноги орясине с преизбыточным волосяным покровом. Зато демонстративно и в полный глас довел до Забоя:

– Подожди чуток: скоро выйду. Да не вздумай садиться на пни! – те для любезных хозяев, ловких, а прислонись к стене бревенчатой, обозревая и бдя.

Не забудь, что наказал тебе допрежь. И поправь кистень с ножом, дабы под рукой были, аще нагрянут дикие звери! Место-то глухое: самая окраина…

Любезные хозяева мигом оценили колкое ехидство вкупе с неприкрытым предупреждением для резвых не по уму – у вратника даже вытянулась рожа.

Ибо Забой, о подлом и внезапном нападении на коего сзади не приходилось отныне и мечтать, был грозен и с голыми кулаками. А уж с кистенем…

– Веди ж, да не смей спотыкаться в сенях! Не то осерчаю! – распорядился Молчан, потешаясь в душе над оторопью невоспитанного верзилы, привычного к подобному обращению свысока токмо от своих начальствующих.

«Точно непрост сей! Эвон, сколь охамел! Явно стоит за ним сила, да и сам не слаб», – солидарно подумали ревнитель засова и неискренний Искр.

Внезапная психическая атака порой деморализует и самых прытких, аки внеплановый твердый шанкр на причинном месте! И ведая о том, Молчан всегда прибегал к ней, когда иного не оставалось…

Войдя-таки, он, приложив превеликие усилия, отодвинул плечом мохнатого прислужника и незамедлительно вперил взор напрямую.

Сразу же впечатлили его общий простор, особливо в длину, и богатенькие оконца, затянутые дорогущей слюдой, доступной по цене лишь немногим; каждое – с рамой из четырех металлических прутов.

Под одним из них, у дальней стены, шагах в пятьнадесяти, восседал на короткой и широкой лавке Будимир, бывавший и Евпатием, чьи досконально знакомые черты Молчан в Тмутаракани не единожды вожделел исказить во всю кулачную силу, отчасти смазывались полумраком. Ведь даже самая лучшая слюда не совершенна абсолютной прозрачностью.

– А! Вот и пожаловал! Подходи, уж заждался я… Эй, Латыня, неси к столу! – провозгласил бровастый рыжебородый хозяин, не вставая при встрече драгого гостя.

И опечалила того сия невежливость!

«Понапрасну не умалил я сего в Тмутаракани хотя бы на чету зубов, укрепив длань свинчаткой. Эх, доброта моя, зряшная!» – сокрушенно подумал он, досадуя за ту потачку – моральную отрыжку тогдашнего его гуманизма…

VII

Выход из форс-мажора подсказал Осьмомыслу Молчан в качестве аборигена сих мест, ведающего особенности ментальности местного населения.