Мы не знаем, удалось ли переписчику воспользоваться обретенными знаниями. Мне хочется думать, что да. Я представляю, как он выходит из тюрьмы и начинает заниматься чем-то вроде работы с антиквариатом, подкрашивая старинные доски тщательно приготовленной по рецепту Ченнино имитацией золота из сульфида олова или смешивая клей из извести и сыра, как мог бы делать Джотто, подготавливая доски к работе.
Но независимо от того, наживался он на этом или нет, должны были быть в его жизни дни, когда наш заключенный-писец фантазировал, думая о приготовлении зеленой краски с помощью хорошего винного уксуса или о создании золотых одеяний. Без сомнения, он с тоской думал о том, что мог бы свободно сидеть в часовнях, делая наброски бедренной костью холощеного барашка и следя за тем, чтобы свет падал на его работу слева, дабы рука не отбрасывала тень на бумагу. И он наверняка замирал, обдумывая предостережение Ченнино против того, что «может сделать вашу руку настолько нетвердой, что она будет колебаться и дрожать гораздо сильнее, чем листья на ветру, что позволительно лишь в обществе женщин».
Эта книга, несомненно, вдохновила многих современных фальсификаторов. Эрик Хебборн был одним из самых известных британских фальсификаторов ХХ века, став в своем роде знаменитостью. Он написал несколько книг, но последняя – «Руководство по искусству фальсификации» – явно ставила целью научить любителя создавать на своей кухне вполне приличные подделки. Он широко использовал и адаптировал советы Ченнино – готовил доски, окрашивал бумагу в разные цвета и делал совершенно новые работы такими, как будто они были покрыты лаком некоторое время назад (кистью нанося на картину оставленный на ночь взбитый яичный белок) – все по советам мастера.
Но, как и любое жульничество, за годы, прошедшие с тех пор, как она была вновь открыта, книга Ченнино (наряду с другими ранними руководствами по изготовлению красок и красителей) породила и нечто совсем иное: ностальгию по прошлому, особенно среди людей викторианской эпохи, для которых позднее Средневековье было идеализированным временем, когда создавались лучшие произведения искусства и жили самые благородные рыцари. Сегодня, если мне нужно приобрести краску, я могу пойти в художественный магазин и выбрать любой тюбик, каждый из которых имеет этикетку с названием, номером и изображением цвета, по которому можно оценить его содержимое. Некоторые краски имеют описательные названия, такие, как, например, «изумрудно-зеленый», у других названия исторические («киноварь») или труднопроизносимые химические определения – «фтало-синий», «диоксазин фиолетовый». Другие – «сиена жженая» или «сажа газовая» – дают ключ к разгадке того, откуда взялась краска и из чего ее делали, хотя маловероятно, что сиену до сих пор добывают в окрестностях тосканского города Сиена или что черную краску получают, зажигая газовые лампы. Если я почувствую растерянность и подавленность перед полками художественных магазинов, где бесконечными рядами выстроилось множество разноцветных тюбиков, продавец почти наверняка предоставит мне карту цветов, где я смогу прочитать о стойкости выбранных мной красок, степени их прозрачности или токсичности, направит меня к полке с руководствами, где описывается, как их использовать. Но новичку легко растеряться при всей подобной помощи. Отчасти дело в терминах – ну, например, в чем разница между имитацией красного кадмия и самим красным кадмием?[9] Многообразие выбора порой даже пугает и путает, но при этом возникает ощущение, что, не зная толком, что это за краски и как они были получены, человек неким образом отторгается от процесса превращения их в произведение искусства.
Этой неуверенностью в отношении материалов страдают не только современные любители: такое происходило и ранее. В XVIII и XIX веках европейские художники уже начинали ощущать оторванность от материалов и бить тревогу по этому поводу, замечая трещины на полотнах. В апреле 1880 года прерафаэлит Уильям Холман Хант выступил перед аудиторией в Королевском обществе искусств в Лондоне[10] и произнес речь, в которой выразил свое отчаяние по поводу утраты художниками технических знаний, накопленных за предыдущее столетие или даже более длительный период.
Проблема, сказал он слушателям, заключается в том, что художники никогда не учились приемам, которые их средневековые предшественники знали с первых дней своего ученичества. Что толку писать шедевр, если его составные элементы в течение ближайших нескольких лет станут химически воевать друг с другом на холсте и в конце концов почернеют? Художник начала XVII века Антонис ван Дейк знал, как использовать лак для защиты красок друг от друга, – в противном случае между ними происходила бы химическая реакция, – а викторианские художники не делали ничего подобного, что, как и предсказывал Холман Хант, стало причиной их провала.
Частично проблема заключалась в том, что ему – и его учителям, а также учителям его учителей – редко приходилось смешивать краски из базовых материалов. Ему никогда не требовалось растирать камень, измельчать корень, сжигать ветку или давить высушенное насекомое. И что еще важнее, он не наблюдал за химическими реакциями, происходящими в процессе изготовления красок, не видел, как цвета красок менялись с годами. К тому времени, совсем не как при Ченнино, почти все материалы и принадлежности художников создавались и продавались профессионалами, красильщиками (красковарами). В день произнесения речи – или по крайней мере в день, когда художник ее готовил, – Хант был особенно эмоционален, потому что незадолго до этого выступления красковар прислал ему партию некачественных красок, которые испортили одну из картин Художника.
Решение проблемы заключается не в том, чтобы делать все самому, уверял он своих слушателей. Холман Хант был первым, кто признал, что некоторые художники – такие, как Леонардо да Винчи, чьи покровители иногда отчаивались, ожидая, когда он наконец начнет писать картину, настолько мастер был занят дистилляцией и смешиванием, – тратили слишком много времени на подготовительную стадию. В конце концов, даже в древности мастера порой пользовались готовыми материалами – в Помпеях раскопали горшки с краской, стоявшие в мастерской в ожидании, когда художник заберет их, да и сам Ченнино покупал готовую киноварь.
Решение также было не в том, чтобы избавиться от красковаров. Некоторые из них были превосходны. Холман Хант рассказывал легенды о голландском аптекаре, который мог приготовить киноварь «в три раза ярче, чем кто-либо другой», а также о современнике Микеланджело – Антонио да Корреджо, – которому, как известно, помогал готовить масла и лаки химик, чей портрет «все еще можно увидеть в Дрездене». Но, по его словам, художникам необходимо было срочно начать изучать основы своего ремесла, чтобы, общаясь с красковарами, они знали, о чем те говорят[11].
Красковары[12] впервые появились в середине XVII века, они готовили холсты, поставляли художникам пигменты и делали кисти. Во Франции некоторые из них первоначально были продавцами в роскошных бакалейных лавках, где продавались такие экзотические товары, как шоколад и ваниль, а также кошениль, но большинство из них быстро превратились в постоянных поставщиков материалов и инструментов для художников. Появление подобных профессионалов, как и книга Ченнино до них, было признаком того, что создание живописных работ переходит из категории ремесла в категорию искусства. Для «ремесленников» была важна способность полностью владеть своими материалами; для «художников» грязная работа смешивания и измельчения была просто трудоемким препятствием на пути к основному делу – творчеству. Конечно, ходило достаточно много страшных историй о шарлатанах, подделывающих краски, поэтому в течение нескольких столетий многие художники самостоятельно занимались их смешиванием. Но постепенно художники начали задвигать в дальний угол порфировые пестики и ступки, в то время как профессиональные красковары (или, вернее, рабочие лошадки – ученики профессиональных красковаров) занимались растиранием ингредиентов.
