– Если бы отец был жив, я бы не приступила к этому еще какое-то время, – проворчала я, глубоко вздохнув, и положила подбородок на согнутые колени.

И вновь почувствовала леденящий укол, лишивший меня воздуха.

Если бы мой отец был жив, я была бы просто Софией. Свободной, как ветер. Свободной, как и все остальные стэндлеры.

– Кому ты рассказываешь, – так же грустно сказал Элиа, поигрывая медной пластинкой на своем изуродованном указательном пальце. Ему самому пришлось справляться с этим раньше меня. Его родители погибли во время опасного представления с хищными кошками, кулатрами. С тех пор мы исключили их из нашей программы и значительно ужесточили другие меры безопасности. Я не видела изуродованных трупов, потому что Чанти, наша иллюзионистка, заставила их исчезнуть до того, как публика увидела ужасную кровавую бойню. Но семилетний Элиа все видел. За сценой лежали их окровавленные тела. Его родители были мертвы прежде, чем кто-либо попытался бы их спасти.

– В конце концов, мы те, кто отпускает наш народ с ветром, Фия. В какой-то момент они посмотрят на тебя и последуют за тобой до самой смерти, если потребуется. Я просто хочу защитить тебя.

– Элиа, – устало прошептала я, но он прервал меня взглядом своих сверкающих глаз.

– Фия, мы с тобой последние наследники. Мы не должны потерпеть неудачу.

– Что ж, ты прав. Но ты должен перестать смотреть на меня свысока, Элиа. Иначе Ваше Пустейшество станет твоим постоянным приветствием.

Когда я встала, его пальцы сомкнулись вокруг моего запястья. Его рука была вспотевшей. Медная пластинка на моей коже была холоднее глыбы льда. По коже побежали мурашки, но, когда я взглянула в его печальные глаза, мое сердце смягчилось.

– Ах, Элиа, – мягко сказала я, но отстранилась от его вспотевшей руки. – Улыбка тебе очень к лицу.

И тогда я спросила себя, когда в последний раз смеялась от души? Казалось, прошли годы.

Мы, стэндлеры, были не просто мастерами менять облик. Мы неплохо играли свою роль. Внешне всегда оставались веселы.

Но завтра, во время моего танца, никто не догадается, что я нахожусь на грани срыва.

– Убирайся! – закричала София, когда я постучала в деревянную дверь ее повозки. В тот же миг услышала глухой стук, похожий на удар подушки, приземлившейся прямо за дверью.

– Это я, – сказала я, слегка приоткрыв дверь.

Сразу же, как я и предполагала, в меня полетела еще одна подушка.

Такой я ее знала. Непредсказуемой и упрямой.

Я поспешно пригнулась, не отпуская дверную ручку. В тусклом свете керосиновой лампы уже сумела разглядеть следующую подушку в ее руке. Поэтому снова повторила бодрым голосом:

– Это всего лишь я! Яна!

Удушливый хрип был ответом, прежде чем я успела убедиться, что еще одна подушка не полетит по воздуху. Осторожно я открыла дверь.

Когда наши взгляды встретились, она со вздохом опустилась на множество подушек на своей кровати. Ее упрямые волосы смешались с темными тканями, покрывавшими ее постель.

Как только я закрыла за собой дверь, в нос ударил запах диких роз и трав. Аромат моего детства и нашей дружбы.

Закатив глаза, я скрестила руки на груди и посмотрела на хаос, который она устроила.

Повсюду валялись подушки и платки. Ее драгоценная одежда, которую я сшила своими руками, криво висела на вешалках.

Она яростно кричала в подушку, и по звуку это напоминало кошку, что держала в пасти живую мышь.

Сколько раз я уже проходила через это? Подсчитывать было бесполезно: Элиа и София почти каждый день ссорились из-за каких-то пустяков.

– Я думала, ты Элиа.

– А если бы я на самом деле была Элиа? – провокационно спросила я и тут же навлекла на себя грязное ругательство.

Зан Захрай всегда говорила, что сквернословие обжигало язык. По крайней мере, когда мы с Софией, будучи одиннадцатилетними забияками, тайно шептали друг другу худшие известные нам слова, зная, что наши языки могли выдержать гораздо больше. Я бы, наверное, поверила всему, что говорила Зан Захрай. София же, напротив, всегда была особенно яркой упрямицей. Она всегда любила находить свои собственные слова, а не слушать чужие.

Наследница Рей умела хорошо говорить. Это она унаследовала от Ооли.

Стоит ей начать говорить, как все прислушивались. Словами она умела создавать империи. Словами могла даже утолить голод.

Всякий раз, когда она говорила, народ цеплялся за ее уста. Как глухие, впервые услышавшие речь, как слепые, впервые увидевшие свет, и как невежды, поверившие всему. Тем яростнее Элиа воспринимал ее слова, если она использовала их против него.

«Словно ножи», – сказал он мне недавно. Вот на что это было похоже.

София подняла голову и встретила мой взгляд надутыми щеками. Темные глаза при этом сверкали так же бесконечно ярко, как само ночное небо.

– Тогда я, наверное, не справилась бы с собой и бросала вместо подушек керосиновые лампы.

– Так благосклонно? – Я рассмеялась, опустилась на подушку и вытянула ноги. – Я бы всадила ему один из его ножей, – добавила и тут же фыркнула, хотя то, что я сказала, было неправдой. Достаточно часто я понимала Элиа. В конце концов, он был лишь рабом своих чувств.

Было очевидно, что он по уши влюблен в Софию. Но мне нравилось говорить то, что она хотела услышать.

Мы слишком долго были лучшими подругами, в этом я была ей обязана.

– Ох, Яна, он меня просто не понимает.

– А как иначе-то? Он – глупый парень, который не понимает, что творится в твоей сбивающей с толку голове, – саркастически сказала я. Наверняка они оба были одинаково виноваты в своих разногласиях.

– Раньше он понимал меня, – пожаловалась она. – Раньше он понимал меня лучше, чем я сама понимала себя.

С тех пор как мы познакомились, были только Элиа и Фия. Я отчетливо помнила тот день, когда впервые увидела ее. Мои глаза опухли и блестели после прощания с матерью, которая отправила меня со стэндлерами.

Иногда мне казалось, что я все еще чувствовала, как она вырывала свои пальцы из моих. С затуманенными глазами.

Отстраненными. Ледяными.

– Прекрати реветь! – прошипела она. Звук, который до сих пор заставлял мои пальцы дрожать.

София дала мне платок, чтобы прикрыть глаза.

Чтобы высушить слезы, обжигающие мои щеки. А Элиа… Элиа обхватил меня своей сильной рукой и прижал к себе. Ему было десять. Одна рука перевязана тканями, чтобы скрыть свою медную тайну.

– Если перевязать рану достаточно плотно, в какой-то момент ты перестанешь ее замечать.

– Нет, не перестанешь, – услышала я себя. Элиа с детства улыбался мне, указывая на народ, который дал мне дом.

– Здесь у каждого свои раны. Мы соединяем их с нашими цветами.

– Потому что они принадлежат нам, как ветер, – добавила маленькая София и протянула мне свою руку. В ее нежной хватке мои пальцы перестали дрожать. Этого я никогда не забуду.

Что она была рядом, когда я нуждалась в ней больше всего.

Воспоминания снова развеялись. Они пронеслись в картинках через голову прямо в сердце. Туда, где я заперла их, прежде чем дрожь сможет вернуться.

Осторожно погладила зигзагообразный шов на поясе своей юбки.

Приятное ощущение под подушечками пальцев, покрытыми мозолями от швейной работы.

Через некоторое время я подползла к Софии и обняла ее рукой.

– За этим стоит нечто большее, Фия.

– За чем?

– За всем тем, из-за чего вы ссоритесь.

Она пожала плечами и прижалась щекой к моему плечу.

– Он мне нужен, Яна. Со дня смерти отца больше, чем когда-либо. Но не так.

Я провела пальцем по высохшим слезам на ее щеке и утвердительно кивнула, обдумывая ее слова. Если уж на то пошло, Элиа был единственным, кто остался у нее.

Половина ее семьи, которая была и моей.

Переход по мосту в Медный город всегда был волнующим событием. Камни ярко-красного цвета тянулись во все уголки этого извилистого города. Когда ворота открылись, у входа в город нас встретили солдаты короля. Их можно было узнать по темно-серому металлическому гербу с левой стороны груди, который тянулся к правой руке. Герб короля Платоса, как и тот, что дарят на праздники в качестве сувенира. Но, в отличие от предыдущих лет, истории на их лицах не были добрыми и любезными. Сегодня они подняли оружие, так что мы раздраженно остановились перед ними. Должно быть, дюжина солдат выстроилась перед нами, как башни на заднем плане.