Как только я увидел тетю Раю, то сразу понял, что она колдунья. Или Баба Яга, или ведьма. Ну ведь не может быть такого лица у хорошей бабушки! Все сморщенное, темное, на нем большой нос, всякие бородавки, родинки и шишечки. Уши большие торчат из-под платка, да еще при этом волосатые, ну как у нашей собаки Трезора, он на цепи у нас живет в будке рядом с домом. Волосы у него на ушах даже короче, чем у Раи. Я это увидел, пока мама держала меня на руках, у калитки, а тетя Рая зашла поговорить с бабушкой. Ну я и заорал от страха. Страшными были даже не ее лицо и уши, а зубы. Их было три, они были желтые и очень длинные, такие у людей не растут. Только у волков там всяких. А когда Рая говорила, то язык между этими страшными зубами как-то бегал, мокрый такой, и звук такой шлепающий был, как будто у нее чай во рту, или так у детей еще бывает, когда зубы выпадают. Я и сказал ей, когда покричал немножко, что у нее зубы как у волка. Громко сказал. Мама засмеялась, а потом замолчала, а бабушка только рукой рот закрыла. Может зубы прикрывала, но у нее зубы не такие страшные, гораздо лучше. А тетя Рая заплакала, отвернулась, и ушла к себе в избу. Ее изба была совсем рядом с нашей, через дорогу. Перед калиткой был мостик и скамеечка маленькая. А вдоль забора росли сосны с каждой стороны канавы. Но я туда не ходил никогда. Там жил мой враг.

У тети Раи жил огромный петух, примерно с меня ростом. А когда он расправлял крылья, вытягивал шею вверх и начинал кукарекать, или даже кричать, так что все курицы разбегались в стороны, я сразу бежал за нашу калитку. И он был такой же безобразный, как сама Рая. Зубов у него, конечно, не было, а бородавок и шишек на гребешке, и вообще на всей голове было много. Глаза у него были черные-пречерные, а вокруг глаз огненный ободок. Ноги у него всегда были грязные, и он часто бил ими по пыли, грязи, по лужам, ну прямо как конь. У нашей калитки дедушка сделал песочницу, где я играл. Но даже в песочнице, недалеко от калитки, было очень страшно, потому что петух выслеживал меня, опускал голову, и начинал разбегаться, медленно так, но все быстрее и быстрее, потом раскрывал крылья… тут обычно я уже был за калиткой. Однажды я не заметил его нападения, и он очень больно клюнул меня в ногу и в попу. И главное было очень страшно, так страшно, что я не смог дальше бежать, потому что ноги перестали слушаться. Я упал на дорогу лицом вниз, закрыл голову руками и страшно закричал. Хорошо, дедушка выскочил из сарая, услышав мой крик, и с лопатой понесся на петуха. А петух даже не сразу от меня отстал, только увертывался от дедушкиной ноги и продолжал кричать и как-то рычать. Ужасный был день. Больше в тот день я на улицу не выходил. А дедушка пришел домой и сказал бабушке, что сходил к Райке, и сказал ей, что если ее петух еще раз нападет, то он его убьет. Я, конечно, не поверил, что такого петуха вообще можно убить, и решил, что больше на улицу вообще не пойду.

На следующий день родители собрались к прабабушке Мальвине, она жила на другом конце деревни. Но я наотрез отказался выходить из дома. Тогда папа взял и посадил меня на шею. Так высоко петух не запрыгнет, думал я, но все время оглядывался, не бежит ли он за нами? У прабабушки жили злые козы, царапучая и все время шипящая кошка, был глубокий пруд с гнилыми мостками перед ним, в пруду сидели красивые тритоны, вокруг пруда росло много крапивы и кусты крыжовника с огромными колючками, они цеплялись за ноги и ходить там было очень больно, но и не ходить нельзя было, иначе тритонов не увидишь, а зачем еще к прабабушке идти? Ходить по огороду было раньше страшно. Но без петуха все казалось безопасным и очень приятным!

Когда мы вернулись домой к бабушке, у нас в гостях была тетя Рая. Она и бабушка сидели на кухне, а я захотел есть и встал на пороге. Тетя Рая увидела меня, прикрыла рот рукой, хотя видно было, что она улыбается, и спросила строгим голосом:

Что, Антош, не нравлюсь я тебе, не возьмешь меня замуж?

Нет, сказал я, ты же старая!

Она рассмеялась, даже руку от рта убрала, так что я опустил голову, чтобы не видеть ее зубов. Но на всякий случай я тихонько спросил бабушку, можно ли мне не брать ее замуж? Тут все стали смеяться, так что я и не понял, должен ли я теперь жениться на старой Рае или нет, и пошел плакать к маме.

Но потом мы помирились с Раей, потому что петуха она запирала в сарае, и он больше не мог гулять по улице. Он кричал из сарая, наверное, он хотел бы меня заклевать, поэтому и кричал, но выйти не мог и злился в темноте. А подружились мы так. Я играл в песочнице, а Рая сидела на своей маленькой скамеечке, рядом с ней стояла ее коза Зойка, ее звали как мою маму, а рядом с козочкой бегал маленький козленок. Мне очень хотелось его погладить, и я все время смотрел на него. Рая увидела это, и позвала меня: петуха нет, заперт он, сказала она. А Мухтар добрый, он не тронет. Мухтар – это ее пес. Красивый такой, как в фильме про Лесси, только он не бегал, а ходил. Я подбежал к Рае, козе, козленку и Мухтару, погладил козленочка, а он меня немножко боднул. Он был еще совсем без рогов, только маленькие бугорки были на голове, и было не больно. Я спросил, как зовут козленка, и Рая сказала, что ну наверное, Антошка. А я спросил, а его папу, что зовут Борька, как моего папу? Рая долго смеялась, и сказала, что, да, но только никому не говори. Потом Рая мне даже принесла козьего молока, оно было вкусное, но пахло не как коровье, и было густое, почти как кисель.

Я стал дружить с Раей. Часто ходил к ней. А она показала, где у нее растут белые грибы, и сказала, что это секрет, и чтобы я дедушке не говорил, потому что он шустрый, все соберет, и ей не останется. А грибы росли вдоль ее канавы, где были большие сосны, на которых висели вороньи гнезда, и вороны там всегда сидели и громко каркали. Но росли под соснами не только белые грибы, но и сыроежки, и волнушки, и белые грузди, и подберезовики. Я много грибов с ней тогда собрал, но никому дома не сказал, где я это нашел. Дедушка даже хмурился, потому что это же обычно он белые находил на нашем огороде, вдоль забора, а тут я принес. А я все равно не сказал, откуда грибы, и дедушка решил, что это я вдоль забора Раи Злой нашел. Да, я же забыл рассказать, что у нас была Рая Злая. У нее и забор был высокий и такой плотный, что ничего не было за ним видно. И на цепи у нее был не Мухтар, а безымянная огромная немецкая овчарка. И ее дом тоже был через дорогу, через улицу Чкалова, в сторону колодца. Я сразу, по дедушкиным словам, понял, что и к этому забору нужно сходить за грибами. А дружить с Раей Злой мне не хотелось. Она со мной даже не здоровалась никогда. Иногда она выскакивала из своей высоченной калитки с какой-то клюкой, когда я на велосипеде катался с мальчишками и мы кричали громко, наверное. Она бросалась на нас и кричала, что всех нас в тюрьму пересажает, что мы бездельники. И дедушка даже ей однажды при нас сказал, чтобы она не высовывалась из своей норы, не приставала к детям, и что нам надзиратель не требуется. Поэтому вдоль ее забора грибы собирать было страшно, хотя там и правда росли белые, иногда и очень большие. Я ее однажды увидел сквозь забор, она приближалась ко мне со своей клюкой и шипела, что если еще раз меня увидит здесь, то посадит меня в тюрьму за воровство. Я спросил у бабушки, можно ли посадить за воровство, если собираешь грибы со стороны улице, а не на чьем-то огороде. А бабушка сказала, что не нужно ходить к забору Раи Злой, от греха подальше. Не знаю, как она поняла, что я про тот забор спрашивал.

А потом мама уехала в Ленинград. Я не знал, что она уезжает, она мне не сказала. Она просто вдруг позвала меня, и попрощалась. Я сначала не понял, но, когда она взяла сумку и пошла к калитке, тут я страшно закричал, чтобы она меня не оставляла, что я поеду с ней, что мне ей нужно кое-что показать, что нужно к лесу сходить, и на речку, и обязательно с ней, так как она этого ничего не видела. Наверное, я плохо объяснял, да и слова, когда плачешь, не так получаются, как обычно, потому что слезы мешают, и сопли, и как-то икаешь, что ли. И кажется, что мама тебя навсегда оставляет, потому что она ведь не сказала, что она приедет через два дня, не сказала, что к врачу поехала или еще куда-нибудь, а значит она меня бросает! Иначе зачем меня дедушка схватил и держит, и не пускает к маме, и зачем бабушка плачет тоже, разве она бы плакала, если все было бы нормально, как всегда, если бы мама вернулась, то она бы точно не плакала. Да и дедушка вон тоже плачет. Почему тогда все плачут, почему? Потом я очень устал, мама уехала. Я ел суп, а когда смотрел вниз, на тарелку, то видел свои щеки, и ресницы, и нос. И слезы иногда капали в тарелку. Я не доел суп, потому что он был холодный и со слезами. Потом я немножко поспал после обеда, не потому что маленький, а потому что бабушке для нервов нужно после обеда поспать, и она очень рано встает, а я бы балбесничал и мешал ей спать. Во сне я видел козленка, я на нем скакал, а он мне что-то рассказывал, но я не запомнил, что. Когда я проснулся, то бабушки уже не было. Я вышел из дома, повернул за угол нашего забора и сел на мостик через канаву. Стрекотали кузнечики, у забора цвела земляника, но уже были и ягоды, только не совсем спелые. А я смотрел туда, где вдалеке стоял колодец, и еще дальше, где стоял черный дом с красивыми резными ставнями, и еще дальше, где жил огромный дог, такая собака с черными и белыми пятнами, и еще дальше, туда, где жила почтальониха, та, у которой сын очень давно утонул, и она от этого сошла с ума. И дальше, дальше, где была баня, а за баней пивной лягушатник, как его папа называл, а еще дальше была платформа, от которой уезжала электричка с мамой. Электричка, наверное, уже давно уехала, и мама была дома, без меня. Зачем вообще маме быть без меня? Что она может делать без меня? Как она может что-то делать без меня? Вон бежит ящерка, а за ней другая, маленькая. Наверное, это ее сын? Вон вороны на гнездах, со своими детьми. И даже петух у Раи со своими курицами и цыплятами. И козочка с козленком. А мама уехала. В Ленинград. Все расплылось у меня в глазах. Я сорвал недозрелую землянику и съел. Ну и пусть, подумал я. Вот, наемся зеленой земляники и умру. Но много ягод я не нашел. Зато очень проголодался и немножко замерз. Я пошел к бабушке, потому что она меня не бросила, не предала, не уехала. И потому что блинов мне все равно хочется, а умирать нет. И вообще бабушкины блины лучше маминых. У бабушки Шуры, тут, в Любани, блины толстые, румяные, а дедушка ест их со свиными подсоленными шкварками, мне раньше со шкварками не нравилось, а теперь я их ем, как дедушка, только дедушка блин пополам складывает, на вилку накалывает, в блюдечко с теплыми шкварками макает, а они в горячем жире плавают, и сразу в рот кладет. А я так не могу сразу, мне бабушка блины на кусочки режет, и я на эти кусочки шкварки кладу, а потом ем. А еще их хорошо и со сметаной, и с вареньем, и даже просто так, даже холодными. Нет, наверное, пока умирать не буду, пока на свете такие блины бывают!