И вот только теперь, когда абсолютно ясно стало, что больше я уже никакой силой, полностью иссякнув, ничего не могу, что она отбыла (отработала?! с радостью получила?!) свое, мы разговорились. Вначале пробило меня, и я что-то лепил бессвязными обрывками фраз: какая она хорошая, и как все это здорово, и что ничего лучше никогда я не представлял, и быть того не может… Потом стала выговариваться Танечка:
– Сережа! Ну если я так тебя вдохновляю – я ведь была самой собой – или как там, прости, сама собой, самою собою, что ли, тьфу ты, Господи, – собой, короче, а не Наташей, правда ведь?
Я кивнул:
– Конечно.
– Так что же ты меня только арендуешь? Почему бы тебе меня не взять, скажем так, на постоянной основе? Не навсегда – на несколько лет. Я согласна. Я ведь не только такая красивая и сочная. Я – хорошая. И жена, и хозяйка, и мать, и добрая. И не дура – не такая умная, как Наташка, конечно, ну да зачем тебе такая умная? Дочку я тебе уже родила, еще сына рожу, обещаю.
Под градом чувств и мыслей я не знал, что сказать. Выкристаллизовывалось одно: почему бы и нет? Разве ты когда найдешь лучшую? Но я не мог так сразу, и промямлил:
– Но ведь ты замужем…
– Замужем? Видимость одна. Не знаю, что случилось, но Колька не может меня, как женщину. Он потому и отдал меня так покорно… Он отпустит, не волнуйся. Никаких краж, погонь и скандалов. Без мордобоя. Ну как? Я тебя не заставляю, да и как я могу? Просто если ты не думаешь обо мне из-за того, что невозможно это, говорю: очень даже возможно. Я была бы счастлива. Только позови. Отнесись ко мне не как к первой красавице, просто как к женщине. Я знаю, что нельзя нам, бабам, так говорить, себя навязывать, что сейчас во вред себе болтаю, но если бы ты знал, что значит быть первой красавицей, ты бы меня понял. О тебе ведь ни один приличный парень из-за этого и не мечтает, думает, не выйдет, мол, ничего, не пробиться через отморозков, и пробовать не надо… Одни козлы да отморозки. Вот я, как нарочно, теперь и есть Козлова.
– Я… ты такая красивая… и хорошая. Но я не могу сразу. Я подумаю…
– Думай. У нас свобода. И в любом случае приходи через день утром в скверик возле нашего дома, ты знаешь. На дочку Наташеньку посмотришь, и на сына Виталика тоже – я как раз с ними буду сидеть, Галя просила.
– На… сына?!
– А то ты не знал?! Приходи, посмотришь на нашего недоносочка: на две недели раньше срока родился, вот с такими длинными ногтями. На тебя похож как две капли воды: даже страшно, если кто вас вместе увидит, сразу все поймет. Хорошо хоть, что Наташа моя не на тебя, а на маму твою да на меня похожа, труднее догадаться.
Галка мне все рассказала под большим секретом. Мы же родственники сейчас. А почему рассказала – пришла советоваться, делать ли ей аборт. Но я-то быстро смекнула, что делать она его не собирается – иначе бы не приходила, сколько их уже сделала. Но к чему ей третий ребенок, опять же… Ну я, стало быть, и не советую. Мямлю что-то. А потом спрашиваю – ох, скажи честно, что здесь не так? Тут-то она и не выдержала. Понятно все – хочет своему третьему сыночку лучшего будущего, чем у первых двух, верит в него: яблочко от яблони… Все мы этого хотим. И тебя она, кстати, очень хвалила, как ты ее тогда: завидую, мол, будущей жене, думала, уже из-под парня и вовсе не выберусь, вся искончалась, а ему все мало.
– А я тогда тебя вспоминал…
– Польщена. Хотя, если честно, догадалась: Галка так не вдохновит. Я ведь тебя тоже потом всю ту ночь вспоминала, пока женишок мой дрых. Вообрази весь сюр моей ситуации: две беременные бабы, да в одну ночь, да от одного и того же мужика, советуются – и я-то все понимаю! Но зато нам, конечно, легче было вместе с детьми сидеть, то она с двумя сразу, то я; и сейчас легче. Вот видишь, какая от меня польза: и сама тебе родила, и золовке помогла. И сама, так сказать, и образом своим; и отцом, и сыном, и святым духом. Есть чем гордиться. Но это не считается, ясно. Сына еще рожу. По-настоящему. Бери!
– До послезавтра, Таня.
– До послезавтра.
Мы входили в зону видимости, люди на том берегу приветливо замахали руками. Таня шепнула мне на ухо:
– Возвращаемся по отдельности. Я первая, а ты погуляй минут десять. И еще – я сейчас грустная должна быть и печальная – как та вдова, что любовника допустила-таки в день похорон: медленно и трагично. Я такой и буду. Не обращай внимания.
Когда я вернулся минут через пятнадцать-двадцать, никто прихода моего не заметил: новые там, в полупустом теперь зале, пелись уже песни, и забылось старое. А точнее – играл магнитофон, и молодежь, что не за Летосью, танцевала. Мне совершенно не хотелось идти в первые ряды, поближе к невесте с женихом, туда, где прежде сидел, и я, оглядевшись, подошел к древней старухе, какого-то нездешнего, скорее хорошо мне знакомого «среднеазиатского», не узбекского и таджикского (дунганка? казашка или уйгурка?) вида, примостившейся на самом краю:
– Можно к вам? Не занято?
– Садись, милок. Марфой кличут, – представилась она.
– А по отчеству?
– Не положено мне. Просто Марфа. Так и зови.
– Сер…, – начал было я, но бабка лишь рукой махнула:
– Тебя тут и раньше знали, а как с Танькой ушел, ох, как мы, старухи, вам да Наташке все кости перемыли. Не икалось там? Хотя не до того было, понимаю. Ягодку сладку да вкусну хотелось от пуза вкусить, не упустить ничего. Дело хорошее, не до старух. Это сейчас она, – Марфа кивнула на Танечку, – глазки потупила да губки надула – обидели, мол, девоньку, а небось была рада-радехонька стараться-то…
Она выждала небольшую паузу:
– Молчишь? Правильно, милок, что молчишь. Но подтверди хоть: сладка ведь и вкусна, и сочна да без изъяна красавица наша, а?
Я позволил себе кивнуть.
– То-то. Да и как иначе бесовому-то семени, Хозяиной дочери?
Чуть не поперхнулся: как раз в этот момент я налил себе полстакана водки и начал было пить; слава Богу, реплика Марфы отвлекла меня, и от этой затеи я отказался:
– Да что вы говорите?
– А ты слухай, милок, може, что и узнаешь. Мамка ее бесплодной была. Попервой к попам все ходила, свечки ставила – никак. Тогда пошла к Маруське кривой. Жива она еще была.
(Имя этой знаменитой здешней ведьмы-колдуньи, местной Ванги, было и мне с детства знакомо.)
– Ясное дело, подарки ей дает, ублажает. Та вначале ни в какую. Ну да проняла ее Маша наша. Я тут свечку не держала, врать не хочу, что она Машке-то в точности говорила, не знаю. Но девкой еще была, как подслушала: Маруська кривая вот что тетушке моей приказывала, лет за тридцать до того:
– Хозяин, он ить не на каждую-то соглашается. Занятой шибко. Но я упросила. Слухай. Через неделю, в понедельник, ступай вечером за Летось. Крест сними. Место во какое (этого я не помню). Как придешь, садись, жди. Попервой появится служка. Немой он. Какой облик примет, не знаю я: узнаешь ли ты его, али нет… Он любой может облик принять. Он тебе глаза повязкой завяжет и руки таксама свяжет, и к березе их приторочит. Не бойся: это для твоей же пользы: чтобы ты, не дай все подлунные силы, повязку-то с глаз не сняла сдуру, когда Хозяин придет: тебе видеть его нельзя, помрешь тут же, в один момент. В самом лучшем случае ослепнешь иль умом тронешься. А как служка уйдет, придет Хозяин. Говорить с тобой он не будет – невелика птица. А если вдруг слово какое скажет – значит, отметил он тебя и плод твой навек. Но не надейся. Дело свое сделает и уйдет. Понравится тебе, нет ли – не знаю. Разное болтают. Терпи. За ним вскоре служка опять придет. Может, не удержится, тебя тоже пое…, если Хозяин строго-настрого не запретит, не знаю. Терпи. Потом тебе руки отвяжет и уйдет. Повязки не сымай, пока шаги его не затихнут. А потом снимай и домой иди. С мужем спи. Понесешь!
Вот так вот на Янку Купалу Маша наша и понесла. Даже, слышала я, уж не помню откуда, слово ей Косматый сказал: «Нож возьми». Что это значит, не знаю, мил человек. Но отметил он ее навек, стало быть. И плод ее, Таньку, отметил: оттого Первая Красавица. Хозяинова дочка! Не видно рази? А с Хозяиной дочкой спать, милок, это как с огнем в стогу играться: не заметишь, как угоришь. Ты рази не видишь: Танька-то вся приворотным зельем сочится, из каждой дырки капает! Так что ежели ты ее в места эти целовал, сок ее пил – а куда же ты делся, милок, от бабы такой! – то зелья ентого нахлебался выше крыши. Не будет тебе без нее жизни!
