Я заканчиваю историю на том, как Грейс и Чарльза хоронят в одной могиле на роскошном кладбище в Олбани: их родители корят себя за то, что встали на пути у юных влюбленных. В таком виде рассказ мне понравился. Для меня это нечто новое – история, в которой все аккуратно сходится и не остается висящих концов и нераспутанных ниток, и в итоге я чувствую умиротворение, а не сумятицу. Рассказ со счастливым концом – настолько счастливым, насколько возможно, когда героиня мертва и герой, скорее всего, тоже. Та разновидность сюжета, о которой я однажды сказала мисс Уилкокс, что это ложь. И что я бы такого писать не стала.

Не было на нашей ферме ничего столь же неподатливого – и тут ни громоздкий фургон для сена, ни пни на северном поле, ни валуны на дальнем лугу не идут ни в какое сравнение, – ничего и никого такого же упертого, неподвижного, непреклонного и неуступчивого, как мул Миляга. Я билась с Милягой на кукурузном поле, заставляла его тащить плуг.

– Ну же, Миляга! Пошел, Миляга! – орала я, подхлестывая его вожжами.

Он не трогался с места.

– Иди, Миляга… иди, скотина! – верещала Бет, протягивая ему кусок кленового сахара.

– Давай, мальчик, давай, мул! – звал Томми Хаббард, размахивая старой соломенной шляпой. Миляга любил их пожевать.

– Шевели жирной задницей, жопа ты эдакая! – ругалась Лу, дергая за уздечку.

Но Милягу с места не сдвинешь. Он стоял как вкопанный, только время от времени поворачивал голову и норовил укусить Лу.

– Сделай шажок, Миляга! Пожалуйста! – умоляла я.

Сухой и на редкость теплый для начала апреля день, я выбилась из сил, перемазалась, с меня капал пот. Мышцы рук болели, ладони я стерла, направляя плуг, и зла была, словно оса. Папа снова заставил меня пропустить уроки, а я так хотела в школу. Я ждала письма – того, что придет на имя мисс Уилкокс, если вообще придет, – и больше ни о чем не могла думать. Я сказала папе, что должна пойти в школу. Сказала, что надо учить алгебру. Сказала, что мисс Уилкокс задала нам «Потерянный рай», это нелегкое чтение, и если я пропущу день, то отстану от класса. Но папу мои слова ничуть не тронули. Он следил за приметами – в феврале не было тумана, в марте не было грома, в Страстную пятницу дул южный ветер – и был уверен, что хорошая погода устоится.

Большинство у нас начинают сажать кукурузу перед Днем поминовения, в конце мая, но папа решил сеять в середине месяца и никак не позже, а значит, уже пора было пахать. В Северных Лесах всего-то сто дней выдается без заморозков, а кукурузе надо вырасти и созреть. Папа хотел увеличить наше молочное стадо. Оставить себе телочек, если получится, не продавать их, – но как оставить, если их нечем кормить, а чтобы их кормить, нужно вырастить больше кукурузы. В тот день мне было велено вспахать два акра, и я успела пройти лишь треть, когда Миляга вздумал бить отбой. Если бы я не закончила работу, папа поинтересовался бы, с какой стати я все бросила. Прежде вспашка числилась обязанностью Лоутона, да только теперь его тут не было. Папа и сам бы сделал эту работу, если б мог, но он возился с Ромашкой – она телилась. Так что это выпало делать мне.

Я наклонилась и подобрала камень. Только замахнулась, чтобы метнуть его Миляге в зад, как позади меня чей-то голос произнес:

– Угодишь в него – напугается. Рванет, вынесет и плуг, и тебя через поле и сквозь загородку.

Я обернулась. У края поля стоял и наблюдал за мной высокий светловолосый юноша. Выше ростом, чем мне помнилось. Широкоплечий. Красивый. Самый красивый из мальчиков Лумисов. На плече у него лежало колесо от повозки, он придерживал его, просунув руку между спицами.

– Привет, Ройал, – сказала я, стараясь не сосредоточивать слишком надолго взгляд ни на одной из его черт. Ни на пшеничных волосах, ни на глазах, которые Минни считала ореховыми, но по мне они в точности совпадали оттенком с гречишным медом, ни на крошечной веснушке чуть выше рта.

– Привет.

Ферма Лумисов граничит с нашей. Она куда больше: целых девяносто акров. Поначалу она почти вся была заболочена, хуже, чем у нас, но мистер Лумис с помощью сыновей расчистил сорок акров, а мы пока только двадцать пять. Лучшую землю, из которой выкорчевали пни и камни, мы распахивали и выращивали кукурузу и сено для скота, а еще картофель – часть для себя, часть на продажу. А те места, где гнили горелые пни, и те, которые оставались каменистыми или болотистыми, папа использовал под пастбище для коров. Самые плохие участки засадили гречихой – она неприхотлива и растет почти всюду. Папа надеялся за лето расчистить еще пять акров, но без Лоутона ему было не справиться.

Ройал перевел взгляд с Миляги на меня и обратно. Опустил колесо на землю.

– Давай мне, – сказал он, отбирая у меня вожжи. – Ну, пошел! – заорал он и ловко щелкнул вожжами по крупу Миляги. Гораздо сильнее, чем щелкала я. Миляга пошел. Ого, как пошел! Томми, Бет и Лу радостно заорали, а я почувствовала себя тупой, как мешок картошки.

Ройал – второй сын в семье. Есть еще двое младше. Самый старший, Дэниел, только что обручился с Белиндой Беккер («Ферма и корм Беккеров», Олд-Фордж). «Белинда» – красивое имя. Тает во рту, как меренга, как завиток кленового сахара на снегу, когда готовишь леденцы. Не то что «Мэтт». «Мэтт» – имя отрывистое, резкое, почти мальчишеское.

Помолвка Дэна и Белинды стала у нас главной новостью. Удачная пара: Дэн работящий, а у Белинды, конечно, будет хорошее приданое. Моя тетя Джозефина говорила, что поначалу ожидалась и вторая помолвка. Говорила, Ройал запал на Марту Миллер, чей отец – пастор в Инлете, но потом ее бросил. Никто не знал, в чем дело, но тетя Джози сказала, это потому, что родители Марты – «херкимерские алмазы», а это вовсе не алмазы, а кристаллы, которые только немного похожи на алмазы, так-то им грош цена. У мистера Миллера славная пара гнедых, Марта носит красивые платья, но по счетам они не платят. Не знаю, какое отношение все это имеет к помолвке, но уж если кто и разбирается в подобных делах, так это моя тетя. Она женщина болезненная, домоседка, и ей нечем себя развлечь, только сплетнями. На любой слух она бросается, как медведица на форель в ручье.

Дэн старше Ройала всего на год, и они всегда соперничали. Будь то бейсбол, или кто соберет больше ягод, или больше нарубит дров – всякий раз старались превзойти один другого. В прошлом году я их почти не видела. Раньше я бывала у них в гостях, когда они приглашали Лоутона в поход на дальнюю рыбалку, и мы вместе ходили в школу, но и Дэн, и Ройал рано бросили учиться. Книжное знание их не привлекало.

Я наблюдала, как Ройал провел борозду, повернул в конце поля, вспахал еще ряд, возвращаясь ко мне.

– Спасибо, Ройал, – пробормотала я. – Теперь я с ним справлюсь.

– Нормально, я все доделаю. Иди за нами и убирай камни.

Я покорно пошла следом, подбирая вывернутые плугом камни и корни, складывая их в корзину, чтобы выбросить в конце поля.

– Как вы поживаете-то? – окликнул он меня спустя несколько рядов, обернувшись.

– Хорошо, – сказала я.

И тут я споткнулась и уронила корзину. Он остановился, подождал, пока я распрямлюсь, потом снова двинулся вперед. Он шел быстро, я с трудом поспевала за ним. Ройал прокладывал прямые, глубокие борозды. Куда лучше моих. Рядом с ним я чувствовала себя неуклюжей. И растерянной. Растеклюжей.

– Отличная земля. Черная, жирная.

Я посмотрела себе под ноги. И правда, очень темная, как влажный молотый кофе.

– Верно, – сказала я.

– Получите с нее хороший урожай. Почему ты зовешь мула Милягой? Вот уж ничего милого.

– Это парадокс, – сказала я, обрадовавшись возможности использовать слово дня.

– Чего пара? Мул-то один.

– Не пара, а пара-докс. Это противоречивое высказывание. Например, когда говорят: «Такой красивый, глазам больно смотреть». Это слово пришло из древнегреческого, оно значило «неожиданный, не такой, каким кажется». Мое слово дня. Я каждое утро выбираю в словаре слово, запоминаю и стараюсь как-то использовать. Помогает расширить словарный запас. Сейчас я читаю «Джейн Эйр» и почти все понимаю сразу, не приходится смотреть в словарь. «Парадокс» очень трудно вставить в разговор, но ты спросил, почему такой вредный мул – Миляга, – и вот оно. Идеальная возможность…