29 июля 1942 года

С утра льет дождь. Батареи молчат. Как-то неприятна эта тишина фронтового города. На работе обычные дела. Сводка с фронтов сдержанная. Надеюсь, что вот-вот наступит перелом на юге и враг захлебнется собственной кровью.

В один из дней проснешься и услышишь:

«Врагу нанесен решающий удар. Гитлеровские банды в панике бегут. Второй фронт открыт. В результате в Берлине вспыхнуло восстание. Штурмовые отряды СС расправляются с населением немецких городов, где происходят массовые волнения. Гитлер и его клика издали приказ: “Патронов, снарядов и бомб не жалеть, уничтожать взбунтовавшиеся города, истребляя до последнего жителя”. Посеял ветер – уродилась буря.

Оккупированные области СССР, Литвы, Латвии, Эстонии, Бессарабии полностью очищены от солдат нацистской Германии.

Войска союзников очистили Францию, Бельгию, Голландию, Данию. Бои продолжаются на старых границах Германии, в Польше и Норвегии…»

Скоро так будет.

31 июля 1942 года

Формализм и бюрократизм имеют еще место в нашем фронтовом городе.

Решением горкома ВКП(б) я послан работать в органы прокуратуры. По военной линии состою в запасе как командир.

16 июля назначен помощником военного прокурора Ленинграда по спец. делам. Формально считаюсь вольнонаемным, что создает трудности. Военный прокурор запросил горвоенкомат, чтобы я был призван в РККА и направлен в военную прокуратуру. И вот чиновник, начальник III части майор Соколов, отписывается. Он сообщает, что для решения данного вопроса необходимо обратиться в отдел кадров Политуправления Ленфронта.

Вот до чего доводит умозрение человека-чинуши, он даже прокурору города и партии не верит. С такими командирами только картошку чистить, а не военные дела решать.

День прошел в очных ставках.

1 августа 1942 года

Сегодня у меня особо счастливый день. Я призван в РККА. Служить в армии, Родине, защищать советский народ – священный долг и великая честь воина. Отдавать все знания, силы и опыт жизни – моя сокровенная мечта. ‹…›

Завтра перехожу на казарменное положение. Иду служить и защищать Родину с гордостью. Вымылся в бане, надел чистое белье. В сердце праздник.

6 августа 1942 года

Очные ставки по делу П. Хитрая, осторожная в словах, но действия артистические. Свидетель Н. дал противоречивые показания. Нужно поработать и изобличить умного противника, чтобы пресечь его действия.

8 августа 1942 года

Очная ставка обвиняемого Е. со свидетелем. «Забыл», «не знаю», «отрицаю» – мокрой курицей выглядит этот бывший активист. По сущности – подхалим. Труслив до отвращения. Слизь, а не человек.

12 августа 1942 года

Работать и не быть ответственным за дело – не в моем духе. Доложил своему начальнику: числиться в резерве больше не могу. Он одобрил мое намерение и дал группу следователей. Учиться на посту – долг перед Родиной. Смотрел дела.

18 августа 1942 года

Просмотрел четыре дела. Дал указания. Тов. Б-а больна. Жаль. Все равно она ведет дела.

Следователь тов. Л. доложил три дела. Человек он, видимо, гордый. Учту его нрав. Сроки затягивает. Нужно его подтянуть.

Вечером в саду Дворца пионеров слушал «Кармен». Артисты все же халтурят старательно. Хорошо ведет чтец.

25 августа 1942 года

Выходной. Был на огороде. Брюкву всю разворовали. Вечером смотрел пьесу «Русские люди».

27 августа 1942 года

Вызвал начальник. Приказал принять дела по КРО у тов. Ч. Он получил новое назначение.

28 августа 1942 года

Вот взял бы и придушил всех фрицев до единого. Такая злоба палит сердце. Ни капли сожаления, кажется, порою, что весь смысл жизни – бить, бить и бить с наслаждением до опьянения, мерзавцев, принесших столько горя, слез и страданий.

Нет, немцам жизнь оставлять нельзя. Стереть эту расу начисто.

30 августа 1942 года

Месяц заканчивается. Я принял новую группу. Обстановка вполне обеспечивает нормальную работу и жизнь. Теперь можно полностью отдаваться работе, нет нужды терять время на поход на ночлег домой.

Вот результаты: доложил два дела, провел допрос и был на предъявлении статьи 206.

Товарищи по работе обладают своими индивидуальными особенностями.

Б-а – простой человек, умеет четко работать, любит и знает дело. Честна и искренна. Порой резка до самонадеянности, но человек прямой, с открытой русской душой. Готова всегда помочь товарищам.

П-в осторожен, тих и замкнут. Скрытен и чем-то недоволен. С людьми сходится трудно. Я с ним в одной комнате скучаю. Поможет, если спросишь, но сам навстречу не пойдет. Дело вести умеет, но чувствуется боязнь, как бы другие не заслонили его. Такие люди в трудную минуту способны забыть товарища.

31 августа 1942 года

Работал со следователем Р. Он скромен, хорошо ведет дело. Чувствуется крепкий большевик. Предъявлял ст. 206.

Прокурора ценят как представителя власти. В 15 часов доложил дело К. и М. Дела приняты.

1 сентября 1942 года

Работа, работа и работа. О личном нет времени подумать. Личное сливается с долгом служения Родине.

Тов. Ч. откомандирован, я принял его дела. Новые люди, дел больше. Допросы, ставки, доклады.

Все идет нормально. События и дела волнуют, захватывают. Уничтожать врагов – дать спокойно стоять на своих постах нашим защитникам – такова задача. Дни победы все ближе.

26 октября 1942 года

В 16 часов пришел домой, чтобы взять белье, полотенце и табак. Когда завертывал белье, со мной стало что-то необычное. Чувствую, все рушится. Сел за стол и, чтобы проверить себя, стал обрезать фотокарточки.

Сохраняю спокойствие, наблюдаю за собой в зеркало. Сознание выпадает.

Вот-вот буду кричать, бить и все ломать. Что это? Боже мой? Да неужели начинаются припадки помешательства? Я буду бороться до последних сил.

Люди, партия, я не хочу погибнуть и быть жертвой пошлых происков врагов. Враги иезуитски взяли у меня все силы и здоровье. Они били меня болезнями. Неужели мне суждено испить чашу до дна и лишиться рассудка.

Это ужасно, но меня ничего не сломит. Буду стоять на посту до последнего проблеска. Мысли мои мутятся. Неужели конец… Голова моя, сердце, руки – все, что есть во мне живого, хочу отдать борьбе с врагами.

Трепещите, изверги рода человеческого, если я и лишусь рассудка, все равно мое нутро ненавидит вас и я сумею умереть в борьбе на трупе врага народа.

Чувствую, что сознание вернулось ко мне…

Страшно ждать распада мозга. ‹…›

В. С. Владимиров[22]. «Умер еще один брат…»

«Похоронили Бориса. ‹…› 27 января хлеба не было ни в одной булочной. ‹…› Остались карточки после смерти дяди Феди. ‹…› Опять послали на сколку льда. ‹…› Занимаюсь на курсах в Военно-учебном пункте. ‹…› Скончался самый меньший братишка Коля. ‹…› Вручили предписание явиться завтра в 7 часов утра с кружкой, ложкой для направления в воинскую часть».

[Не позднее 10] января 1942 года

Хлеба так же рабочим – 350, иждивенцам и детям 200 граммов. Все так плохо чувствуем, что еле ходим. Проходит первая декада, продуктов никаких нет. [Неразборчиво]

Еще приносил капусты кислой от Любы В[неразборчиво], тоже клали в щи. Дядюшка приносил с фабрики шкуры, которые палили, скоблили и через мясорубку пропускали и клали в суп. Еще он приносил муку [неразборчиво] и тоже клали в суп, уже второго никогда нет. Жиров никаких нет уже давно и сладости никакой. Вместо сахара за декабрь получили повидло. За январь нет ничего. Сейчас в [городе] творится жуткая картина. Свету нет уже два месяца, вода замерзла, ходим к дворнику. Уборная тоже не работает. Дров мало, суп варим в печке. Керосина нет, так что из-за супа в комнате холодно. Сидим вечером часов до 8 и 9 с коптилкой, жжем воск. Окна после бомбежки выбиты, забиты фанерой, и днем темно. На заводе нет тока и очень холодно. Мы то гуляем, то нас посылают за углем, пилить и возить дрова или на кладбище зарывать могилы.