С понедельника начал глубоко изучать организацию завода, работу актива, беседовал с секретарем райкома, парторгом ЦК ВКП(б) Смоловиком, директором завода, с парторгом и начальниками цехов. Ходил в общежитие, проводил по цехам митинги, брали соцобязательства к 25-летию комсомола.
Вчера на завод приезжал секретарь горкома партии Бадаев. Я был в президиуме на общем собрании. Бадаев выступил с докладом «Обстановка сегодняшнего дня и наши задачи».
Домой прихожу поздно. Устаю, но много делаю полезного. День проходит плодотворно. Ребята меня любят, ликуют, радуются моему возвращению в комсомол. Атмосфера создается благоприятная. Сегодня был на совещании райкома о займе.
Снова над городом черные тучи. Предстоит последняя решающая схватка. В Сталинграде она началась, в Ленинграде кончится. Теперь немного осталось, но осталось самое страшное, как мне кажется.
Ничего, борись, крепись, ты же сильный, а выживешь, будешь молодец, тебе дадут отдохнуть и спасибо скажут за работу, за борьбу, за волю твою; суждено погибнуть – значит судьба у тебя такая. Ничего не попишешь. Главное, не терять почву под ногами. Оставаться спокойным до конца, а нервы как у женщины стали. Сердце как у старика. Глаза суровые и ласковые. Вид у меня внушительный, говорят, мол, этот парень кремень, а никто не знает, что на душе порой бывает.
Скоро начнется заключительный акт этой трагической пьесы. Если мое сердце вдруг остановится прежде, чем опустится занавес, – не обессудь, читатель, – стало быть, мой челнок переполнился и опрокинулся.
Интересное времечко впереди. Погорячей Севастополя и Сталинграда будет. Опять зарычали пушки. Белые ночи темнеют от порохового дыма.
Черемуха отцвела. Стало тепло. На улице Комсомола цветет яблоня.
Завтра еду в горком, послезавтра в подсобное хозяйство. ‹…› На огород ходить некогда.
Бронь под вопросом. Все скоро разрешится. Союзники зашевелились. Пора им. Давно пора. Ленинградцы ждут событий.
Н. А. Бернгардт[16]. «Хочу и буду членом Ленинградской партийной организации!»
«Ну еще по одной, уж больно жизнь хороша ‹…› Задача интересная отправить два вагона “спецназначения” ‹…› Чуть свет иду в Ярский райком ‹…› Меня из дому так не провожали ‹…› Вологда. Поезд стоит 5 часов ‹…› Путь между Череповцом и Ефимовской изрядно поврежден ‹…› Волховстрой ‹…› В Ленинград дорога закрыта. Пелла, Назия и Мга заняты немцами ‹…› Решил идти пешком ‹…› Путилово ‹…› Силы на исходе ‹…› Вот пристань ‹…› Поезд мчится в Ленинград…»
22 июня [1941 года]
Любуясь красотой Петергофского парка, роскошных дворцов, причудливых золотых фонтанов, невольно хочется сказать:
– Честь и слава вам, нашим отцам и старшим братьям, кровью и жизнью своей завоевавшим нам счастье и радость жизни.
‹…› Мы в ресторане. Огромный выбор всевозможных вин, холодных и горячих закусок. Сегодня воскресенье, можно разрешить себе выпить. Раздается звон хрусталя, в красивых бокалах не буржуазный напиток, а предмет широкого массового потребления – русская московская водочка…
– Ну, еще по одной, уж больно жизнь хороша.
Чокнулись. Наступила тишина, и вдруг отчетливый ясный голос диктора возвестил:
– Слушайте, слушайте, передается важное правительственное сообщение. В 12 часов 15 минут у микрофона выступит глава советского правительства В. М. Молотов.
«Гитлеровская Германия вероломно напала на Советский Союз».
Прощайте, Митя, Ваня, вас ждут в частях. Явка в первый день мобилизации…
Пулей лечу в райком. В кабинете сидит слегка взволнованный Алексей Михайлович. Он один. Я явился первый и первым получил задание обзвонить все организации, дать указание обсудить на массовых митингах речь Молотова.
15 августа [1941 года]
Задача интересная – отправить два вагона «спецназначения» в Удмуртскую АССР с группой семей ответственных работников райкома. Срок выезда – 16 августа. Возвращение?! Ну как отказать. Отказать А. М. Григорьеву – это невозможно, я его безумно уважаю. Но ради чего я поеду, отправлять мне некого, эвакуироваться самому – это преступление. Немцы наступают, обратный путь может быть закрыт. Но я оставляю здесь свою любовь, свою родную Зинульку. Опять разлука, и, может быть, навсегда. Положение отчаянное. Но я дал слово другу, гатчинскому парню, секретарю райкома Григорьеву. Я сам гатчинец. Эти ребята не подводят. Еду.
16 августа [1941 года]
Все поставлены на ноги. Отцы укладывают последние вещи, снаряжают в дорогу своих жен и детей. Заняты по горло, а я ношусь как угорелый. Оборудую вагоны, запасаю лимонад – ведь дети захотят пить; бак с водой, топоры, гвозди, молоток, веревки – все надо, но им не до этого.
До отъезда два часа, у меня ничего не готово. Звоню директору, прошу дать увольнительную Зинаиде. Пришла, плачет, разводит сырость, а время идет. Пришла бабка-соседка на помощь и тоже ревет. Вот помощники. Сели, выпили по рюмке портвейна и отправились на вокзал. ‹…› Все прощаются, и слезы градом льются по лицам. «Ты приедешь?» – спросила Зина. Крепко поцеловав, я ответил «да».
Подошел Алексей Михайлович. Он сильно взволнован.
– Вернешься? – спросил он, крепко пожимая руку.
– Хоть мертвым, но буду здесь. Не снимайте с партучета. Хочу и буду членом Ленинградской партийной организации, – ответил я и вскочил в вагон тронувшегося состава. ‹…›
Сотни вопросов. Как доедем? Не опасен ли наш путь? И т. д. Часам к 11 угомонились, усталые ребятишки спят. Так как до Тихвина дорога может быть неспокойная, решил: спать не буду. ‹…›
18 августа [1941 года]
Станция Яр, Удмуртская АССР. Выгружаемся из вагонов. Проливной дождь. Бедные ребята, спрятать их некуда, вокзал переполнен, придется им до утра оставаться под открытым небом.
Находим около вокзала подходящую лужайку, развожу костер. Уставшие и измученные дети и матери усаживаются поближе к огню.
Чуть свет иду в Ярский райком партии. Скоро получив аудиенцию, беседую с секретарем РК. Хороший дядька, сразу оценил мой «груз» и принял меры по размещению семей. Короткий разговор по телефону – и 18 подвод из деревни Нижняя Сада направляются к станции. Ждать их придется долго, до деревни 18 километров.
Крепко поблагодарив и пообещав зайти, я поспешил вернуться на лужайку, где у костра сидели промокшие до костей ребята и родители. Рассказал обо всем: питании, жилище, предоставлении транспорта и т. д. Радостные улыбки засияли на лицах моих подопечных. Теперь и дождь показался совсем другим. ‹…›
Вернулся в райком. В кабинете секретаря сидел председатель исполкома, зав. отд. пропаганды и агитации. Начались расспросы. Полтора часа длилась беседа о Ленинграде, наступлении врага, угрозе, нависшей над Родиной. Попросили провести беседы с активом и колхозниками. ‹…›
Проглянуло солнце. Подводы нагружены самими колхозниками с особой любовью, были посажены самые маленькие путешественники.
Весь день прошел в хлопотах по размещению. Председатель Бучуновского сельсовета лично приехал для разрешения всех вопросов эвакуированных.
24 августа [1941 года]
Меня из дому так не провожали, как провожают домой. До отказа набили мешок. В нем масло, куры, хлеб, огурцы. Вся деревня пожелала доброго пути. ‹…›
Накануне первый секретарь райкома предложил мне остаться работать в районе. Поблагодарив за доверие, я отказался. Мне нужно вернуться в Ленинград и дать отчет о поездке. ‹…› Попросил обеспечить питанием, присмотреть за ленинградцами, дать им возможность освоиться, а затем обеспечить работой. ‹…›
26 августа [1941 года]
Навьючен, как верблюд: чемодан, мешок и битком набитая полевая сумка. Поезд пришел. В накуренном купе – тяжелый воздух, жарко, пять краснофлотцев шумливо беседуют. Раненые возвращаются после госпиталя на любимую Балтику. Говорят, где и какие ранения получили, упоминают Кингисепп. Не удержался, вступил в разговор. ‹…›
