Времени на научную деятельность остаётся совсем немного. Но Байер трудится в своём привычном ритме, не различая дня и ночи. Учёные записки Академии наук («Комментарии») издавались на латыни; Байер взялся вести в них исторический отдел. Из-под его пера одно за другим выходят исследования по древней истории.
Необыкновенная масса познаний позволяет Байеру компетентно осветить самые разнообразные вопросы. Он пишет и об Ахейском союзе, и о Греко-Бактрийском царстве, и об истории государства Осроены, или Эдесского царства (в северной Месопотамии), и о забытом римском поэте Тите Вестриции Спуринне, друге Плиния Младшего. Но всё же преимущественно, он, по его собственному признанию, «обращал внимание на восточные древности, которые окружены были ещё мраком…».
Занятия китаистикой снискали ему покровительство архиепископа Феофана Прокоповича и вице-канцлера Андрея Ивановича Остермана, который предоставил в распоряжение Байера латино-китайский словарь, а также другие книги и рукописи из личной библиотеки. Когда 6 июня 1732 года впервые прибывшее в Петербург китайское посольство в течение пяти часов осматривает Академию наук и её достопримечательности, то на память о посещении двум послам и секретарю богдыхана дарят по экземпляру академического сборника «Китайский музей»24, включавшего составленные Байером грамматику и словарь китайского языка.
Разработка древней русской истории не входила в прямые обязанности Байера. Но всё же от него ждали шагов и в этом направлении.
Байер приступил к делу с большой осторожностью и издалека. Серьёзным препятствием для него было незнание русского языка и более того, нежелание его изучать. Равнодушие Байера к языку страны, в которой он поселился и чью историю призван был осветить, удивляло многих – и тогда, и после. Миллер, вспоминая впоследствии эту любопытную черту Байера – филолога и полиглота, – полагал, что до изучения русского языка его «не допустили… лета и иные занятия». Другие находили, что Байер руководствовался простым расчётом, не желая тратить время на задачу, которая представлялась ему трудноисполнимой. Добротных учебников по русскому языку для иностранцев ещё не существовало. Байер мог воспользоваться разве что «Grammatica Russica» (1696) Генриха Вильгельма Лудольфа – первой русской грамматикой на латинском языке. Неизвестно, однако, имелась ли она в академической библиотеке; к тому же Лудольф описывал главным образом разговорный русский язык, малопригодный для понимания текстов древнерусских памятников. Академический немецко-латинско-русский лексикон Э. Вейсмана с кратким очерком русской грамматики на немецком языке Василия Евдокимовича Адодурова будет напечатан только в начале 1730-х годов.
Байер находит выход в том, что поначалу ограничивает своё вторжение в русскую историю исследованием конкретных научных вопросов, относящихся к близкой ему античной эпохе. Так перед ним открывается возможность широкого использования греко-латинских, византийских и прочих зарубежных источников. Начинает он с двух работ, посвящённых истории скифов25, «аки основанию истории российской», как сказано в отчёте о деятельности Академии от 27 августа 1727 года. В статье «О Кавказской стене» он собирает разнообразные свидетельства, в том числе арабские, о строительстве древних укреплений Дербента, остатки которых русская армия обнаружила во время Персидского похода Петра I (1722).
Но все эти изыскания относятся не столько к истории России, сколько к истории российского пространства.
Году в 1732-м Байер, наконец, знакомится с текстом «Повести временных лет» в переводе Иоганна Вернера Пауса (Паузе), одного из плодовитых работников русского Просвещения начала XVIII века. Свои обширные познания в различных науках этот уроженец Тюрингии получил, обучаясь в Йенском и Галльском университетах. В Россию он приехал в 1702 году со степенью магистра философии и с изрядными познаниями в латинском, немецком, греческом, еврейском языках, а также в географии, истории, физике, логике, риторике и музыке. Природный филологический талант помог Паусу овладеть и русским языком, причём с такой основательностью, которая позволила ему подготовить к печати русскую грамматику, словари русского и церковнославянского языков, внести важные новшества в русское стихосложение26 и стать автором первого русского сонета27.
Будучи приверженцем пиетизма28, Паус видел свою миссию в «учении детей наукам и языкам». Он побывал и заведующим Московской гимназией, и воспитателем в домах русских вельмож. В 1709 году, с ведома Петра I, учёному немцу доверили обучать царевича Алексея истории и географии. Находясь в этой должности, Паус и сам занялся историческими экзерсисами: разрабатывал русскую хронологию и в соответствии с ней составлял списки и родословия князей и бояр. Попутно царь не раз поручал Паусу перевести «не высокими словами, но простым русским языком» издаваемые в Европе «полезные книги».
При создании Академии наук Паус был приглашён на должность переводчика, каковых полагалось иметь по одному на каждый академический класс. Русская старина по-прежнему вызывала у него живейший интерес. «Я – разыскатель источников, составитель и истолкователь русской истории», – однажды скажет он о себе.
В 1731 году в руки Пауса попадает список Радзивиловской летописи, выполненный для Петра I и после его смерти переданный в библиотеку Академии. Опытный глаз филолога-слависта сразу видит исключительную ценность рукописи. Паус берётся за перевод летописи на латинский и немецкий языки и составление комментариев. К сожалению, он сразу допускает серьёзный промах. Радзивиловский летописный список носит название: ««Сия книга летописец. Повесть временных лет черноризца Феодосьева монастыря Печерского». Паус при переводе счёл черноризца Феодосьева (то есть Киево-Печерского) монастыря за самого основателя обители – преподобного Феодосия Печерского, который таким образом превратился у него в автора летописи: «Летописец Феодосия черноризца Печерского монастыря». С его лёгкой руки эта ошибка укоренится в трудах российских и зарубежных историков XVIII века.
В феврале 1732 года Паус сдаёт свой труд в академическую канцелярию. У него большие переводческие планы: вслед за Радзивиловской летописью он перелагает для иностранцев Степенную книгу, Синопсис, делает извлечения из летописей для своего Хронографа.
Вероятно, не без его участия в апреле 1734 года Академия обращается в Сенат за разрешением издать полное собрание русских летописей, «по прикладу (примеру. – С. Ц.) других народов, которые о исправлении (совершенствовании – С. Ц.) истории отечеств своих тщание имеют». Сенат передаёт дело в Синод, который, поразмыслив, объявляет, что «печатать истории» – только напрасно терять «бумагу и прочий кошт», поскольку «во оных писаны лжи явственныя». Охотников до чтения многотомного издания найдётся немного, «а хотя бы некоторые к покупке охоту и возымели, то первому тому покупку учиня, до последующих весьма не приступят. Того ради небезопасно, дабы не принеслось от того казённому капиталу какова ущерба»29.
Рукописи самого Пауса тоже лежат мёртвым грузом у него дома, «кирпичам и моли вверены без пользы», согласно его горькому замечанию. Академическое начальство не торопится печатать исторические и филологические опыты Пауса, а тем паче уважить его профессорским званием.
Неудачи превращают неутомимого труженика во взбалмошного старика. В одном из документов этого времени говорится, что «оный Паузе совсем без ума». В 1735 году он умирает в возрасте шестидесяти пяти лет. Все его бумаги поступают в академический архив.
Со слов Пауса явствует, что в последние годы его жизни между ним и Байером возникла дружеская связь, основанная на общем интересе к русской истории. Паус показывал Байеру свои переводы ещё в процессе работы над ними. Видимо, именно поэтому Байер и не находил нужным изучить русский язык, рассчитывая на то, что Паус составит более или менее полный свод древнерусских источников в немецко-латинском переводе.
