К разработке древнерусской тематики Байер приступил, следуя своей прежней методе – отдавать предпочтение узкоспециальным вопросам.
Предметом своей диссертации «De varagis» (в русском переводе 1747 года – «Сочинение о варягах») он выбирает проблему этнического происхождения политической элиты древней Руси. Подобного рода исследования находились тогда на передовом рубеже исторической науки. Не далее как в 1727 году много шума наделала книга Анри де Буленвилье «История древнего правления во Франции», где сословное деление французского общества объяснялось особенностями истории зарождения государства франков. Законность привилегированного положения дворянства Буленвилье выводил из права завоевания, поскольку причислял французскую знать к прямым наследникам франков – покорителей римской Галлии. А вот третьему сословию – потомкам завоёванных галло-римлян, по его мнению, история закономерно отвела роль податной части общества.
Конечно, у Байера и мысли не было придать «варяжскому вопросу» столь же современное звучание. Его исследование не выходило за рамки академической науки. Русской историографии, чтобы стать полноценным научным знанием, недоставало критики источников, и Байер чутко уловил эту потребность. Имея казённую квартиру и 800 рублей жалованья, он не особенно нуждался в читающей публике и мог позволить себе заняться черновой исторической работой – критикой слов. «Варяжский вопрос» был тем непаханым полем, где Байер надеялся наилучшим образом проявить свою учёность, поскольку для его разработки он мог использовать наряду с Паусовыми переводами «Повести временных лет», Степенной книги и Синопсиса большой массив латиноязычных, византийских и скандинавских источников.
Но слабость Байера как исследователя проявилась в том, что он сознательно отказался от самостоятельного взгляда на проблему варягов. В область начальной русской истории он вступил, ведомый поводырями. Причём, поводырями слепыми, или точнее – ослеплёнными.
Северная война перечеркнула великодержавные амбиции Швеции. По условиям Ништадского мирного договора (1721) Швеция уступила России свои прибалтийские провинции и часть Карелии. Шведская историография ответила на это новыми захватами русского прошлого.
На этот раз шведские учёные постарались присвоить не только варягов, но и само русское имя.
Новая волна фальсификации древнерусской истории возникла не на пустом месте. У шведских историков первой трети XVIII века были далёкие предшественники.
В своё время «отца шведской грамматики» Юхана Буре (Иоганна Буреуса, 1568—1652) увлекли исследования рунических надписей, которые он считал тайным знанием – «готской каббалой». С его подачи шведы во время Тридцатилетней войны использовали руны для шифровки сообщений. Рунические исследования и сама личность Буре в глазах Густава II Адольфа приобрели ценность национального достояния. Учёному даже запрещалось покидать страну, дабы древняя история Швеции не была утрачена, если бы за границей с ним случилось несчастье.
Собирая материалы для своих гото-шведских языковых штудий, Буре обратил внимание на финское название Швеции и шведов – Руотси (Ruotsi), руотсолайнен (ruotsolainen), россалайнен (rossalainen), или Родслаген (Rodhzlagen), ротзалайнен (rotzalainen), родзелайнен (rodzelainen). Метод «рискованных этимологий» легко подсказал ему исходную форму этого слова. Оно, конечно же, оказалось шведским – Рослаген (Roslagen, прибрежная область в Упландии), чьё название, в свою очередь, Буре возвёл к глаголу ro – «грести»: Рослаген – берег гребцов.
Этимологическая связка Рослаген-россалайнен не затеряется в ворохе других лингвистических «открытий» шведского готицизма. Во второй половине XVII века профессор Упсальского университета Иоганн Локцений и филолог из Лунда Эрик Рунштейн попытаются при помощи неё доказать шведское происхождение роксолан30, которых они приняли за русов. А следующее поколение варяговедов придаст ей вид научной истины.
В конце XVII века армянские купцы начинают прокладывать новый торговый маршрут из Персии на Балтику. Восточные товары текут на европейский Север через Речь Посполитую и Курляндию, минуя прежний перевалочный пункт – шведскую Нарву. Это вызывает беспокойство шведского правительства. В мае 1697 года в Исфахан отправляется посольство во главе с представителем шведской короны, голландцем Людвигом Фабрициусом. В состав делегации включён востоковед, специалист по Кавказу, Хенрик Бреннер (1669—1732). Путешествие растянется на три года. На обратном пути посольство, не подозревая о начале Северной войны, как ни в чём ни бывало нагрянет в Москву. После аудиенции у царя посла отпустят восвояси, а Бреннера задержат как шведского подданного, не стеснив, впрочем, его личной свободы.
Бреннер проведёт в России долгие два десятилетия. Только после окончания войны ему разрешат вернуться на родину. С собой он привезёт несколько рукописей – плод многолетних невольных досугов на чужбине – и среди них небольшой историко-филологический экскурс в древнерусскую историю (опубликован в 1723 году).
Уроженец шведской Финляндии, Бреннер отлично знал о том, какими именами в финском языке обозначаются Швеция и шведы. Его становление как учёного происходило в те годы, когда в шведской науке непоколебимо утвердилось мнение о шведском происхождении варягов и первых русских князей. Бреннеру выпало связать эти ниточки в Гордиев узел норманнской теории.
Ход его мысли таков. Финны издревле населяли северные земли будущей Руси и дали имена всем тамошним народам, рекам, местностям и т. д. Когда шведы обложили данью финские племена (в шведской историографии это утверждение было уже общим местом), то на языке покорённых они стали называться русами: «имя Русь произошло от названия финнами шведов как "rotzalainen" или "rossalainen", а последнее, в свою очередь, произошло от Рослагена». Таким образом получалось, что Русское государство появилось ещё до прихода сюда славян и обязано своим возникновением шведам.
Идеи Бреннера сразу подхватывают другие шведские учёные – Филипп Иоганн Табберт фон Страленберг («Историко-географическое описание Северной и Восточной частей Европы и Азии», 1730), профессор права и этики Лундского университета Арвид Моллер («De Varegia», 1731). В 1734 году профессор из Або Альгот Скарин в своей «Исторической диссертации о начале древнего народа варягов» выводит варягов-русов из шведского Упланда, попутно убеждая читателей в том, что Россия в течение столетий была частью великой шведской империи31.
Тогда же шведский взгляд на историю древней Руси впервые переступает границы национальной историографии. У него находятся сторонники в Германии. Первым из немецких учёных откажется от мнения о происхождения Рюрика из Вагрии библеист и историк Йохан Кристиан Шётген. В серии лекций об истоках древнерусской государственности («Originum Russicarum»), опубликованных в 1729—1731 годах в Дрездене, он воспроизведёт историческую схему, начертанную Бреннером, и заключит, «что Северорусское государство… имело отношение к шведам…».
Ни Буре, ни позднейшие поколения учёных норманнской школы вплоть до недавнего времени не подозревали, что в эпоху раннего Средневековья Рослагена ещё попросту не существовало. По данным геофизики, вся область современного Рослагена в IX—XII веках была скрыта под водой, так как уровень моря в том районе был на 5—8 метров выше нынешнего. Только в 1296 году «шведский король Биргер Магнуссон обратил внимание на эту береговую полосу Восточной Швеции, образовавшуюся из сросшихся каменистых островков, и распространил на население её северной части действие существовавших тогда законов…»32. Тогда же впервые упоминается и первоначальная форма её названия – Роден (Rodhin). А Рослагеном прибрежная часть Упланда станет ближе к XVI веку33.
