– Нет, – сказала Люба, слабо улыбаясь сквозь слезы. – У меня впереди уже нет ничего.

Степан вызвал врача, но врач, выйдя из ее комнаты, только развел руками, как бы объясняя всю безнадежность ее состояния. Степан вошел к Любе.

– Ну, вот видишь, доктор сказал, что это временное явление. Скоро пройдет, – и нежно погладил ее худую холодеющую руку.

Люба не дожила до вечера. Она умерла, когда солнце весело заглядывало в ее комнату. Умерла она тихо и спокойно, как заснула. После смерти Любы Степан и вовсе замкнулся. Раньше, еще когда Люба была жива, он думал о возвращении к своей семье, а сейчас эта мысль покинула его и вовсе. «Что подумают люди? Скажут сжил со света». Так и решил воспитывать Андрюшку один. Андрюшка был так похож на его первого сына. И Степан незабвенно и безгранично любя его, забывался. А по ночам он долго не мог заснуть. В мыслях он уходил туда, к своим родным. Много раз он порывался уехать туда, но смерть Любы лежала на его совести тяжким грузом. (Он считал, что в смерти Любы повинен только он, Степан).

Вскоре Степану Андреевичу разрешили посетить ребят. Войдя в комнату, он увидел ребят. О, Боже! Как они похожи! Правы же были те ребята и врачи, приняв их за братьев. Задержавшись у дверей на некоторое время, Степан Андреевич подошел к ребятам.

– Андрюша! Ребятки вы мои, – говорил он легонько, обнимая их.

Долго они сидели и разговаривали о разном.

– Папа, ты знаешь, Сергею нужно написать письмо домой, а он не может и я, как видишь, тоже.

Степан Андреевич посмотрел на ребят и улыбнулся. Даже в несчастье своем они были похожи.

– Конечно же напишу. Я рад помочь.

Когда письмо было написано, Сергей продиктовал адрес. Услышав адрес, Степан Андреевич сменился в лице и побледнел. Андрей никогда ранее не замечал в отце таких перемен.

– Что с тобой, папа?

Степан Андреевич взял себя в руки.

– Ничего-ничего, ребятки. Это, видно, от волнения.

Пришло время прощаться. Степан Андреевич, тепло простившись с ребятами, вышел из больницы. Он вернулся домой и лег на диван. «Сын-сын, мой Сережка!» – стучало у него в висках. «Двух мнений быть не может. Его мать – Евдокия Николаевна Зацепина. Ведь такая только одна. Боже мой, что же делать? Как мне себя вести? Как рассказать об этом Сергею? Поймет ли меня? Да и захочет ли понять, что я тогда не мог поступить иначе? Ах, Евдокия-Евдокия, милая ты моя Евдокия, сколько же я тебе принес горя?! Но не мог же я тогда стать убийцей над человеком, который меня любил, и от разлуки по мне заболел неизлечимой болезнью, названье которой – тоска. О, Боже, за что вы меня так любили?! А вот теперь и плата за вашу крепкую любовь. Лучше бы было, если б я никогда не знал этого чувства. Но я что? Я, может, выдержу удар такой силы. Когда ты сможешь простить меня за мой добрый порыв и непоправимый грех?!». Он еще долго думал, терзал себя мыслями, а под утро забылся, перенося себя к той единственной и незабвенной и до селе недосягаемой любимой женщине.

Прошло уже две недели со дня отъезда Сергея, а Евдокия до сих пор не могла привыкнуть к одиночеству. Впервые за много лет она осталась наедине со своими мыслями. От Сергея, как он уехал, было одно письмо. Сколько раз она перечитывала, прижимала к груди, и вновь принималась читать. Прибегала к ней и Вера поделиться своей радостью. Как-то раз Евдокия шла с работы домой. Ее нагонял Михаил.

– Евдокия, – окликнул он ее, – здравствуй, соседка!

– А, Михаил, здравствуй.

– Что такая понурая, думаешь о чем?

– Думать есть о чем. Дум много, одолели просто. А ты как, Михаил, привыкаешь?

– А мне что привыкать. Я ведь домой вернулся. Здесь у меня отец и дочь.

– А там, на Севере? Там ведь у тебя тоже сын и жена.

– Не вышло там ничего. Пятнадцать лет впустую, сын там – Вовка. Обещал приехать. Дружим мы с ним. Трудно мне без него.

– А то нет, – вторила ему Евдокия. – Конечно трудно. Дети ведь наши. Я по себе знаю. – Голос Евдокии дрогнул.

– Трудно тебе, Евдокия.

– Трудно, Миша! Ох, как трудно!

– Ты, Евдокия, думай, что хочешь, но не верю я, чтобы Степан подлецом оказался.

– И я не верю, Миша, потому и люблю его до сих пор.

– Ох, как бы я хотел, чтобы ты, Евдокия, вновь была счастлива, чтобы вы нашли друг друга.

– Ой, Михаил, да возможно ли это? Может ли это случиться? Это ты от доброты своей желаешь такого. Если б это могло случиться, я бы ему все забыла. Все на свете. – И она не выдержала, уткнулась ему в грудь и разрыдалась, да так, как плачут люди, которые долго терпят, в себе копят, а уж потом избавляются за раз от слез. Евдокия плакала именно так. Не могла она плакать по-другому. Евдокия отстранилась от Михаила. – Прости, Миша, что я тебя так вымочила. Ни с кем я так не говорила откровенно, а вот с тобой смогла. Ты меня понял. Спасибо тебе. Мне даже легче стало. В себе носила эту тяжесть, а ведь это так трудно. – На этом месте они расстались.

Михаил обернулся и увидел быстро и легко шагавшую Евдокию. Она, как бы, на самом деле сбросила с себя тяжелый, никчемный груз, долгими годами лежавший на ее плечах. Михаил шел и думал о Евдокии и Степане. «Эти люди должны обязательно найти друг друга. Эх, Степан, друг ты мой фронтовой! Как тебя здесь не хватает, если б ты только знал!»

Время шло, ребята поправились. И вот сегодня Степан Андреевич едет за ними в больницу. Он везет им костюмы, пальто. Он приобрел для них все одинаковое. Каждый раз, когда он бывал в больнице, он порывался признаться Сергею в том, о чем сам уже давно догадался, но решил сделать это дома. Войдя в палату, он застал ребят у окна.

– Ну, ребятки, вот и я. Одевайтесь и домой.

Дверь распахнулась и палату вошел доктор.

– Ну вот, орлы, вы и здоровы! Доброго вам пути.

– Спасибо, доктор, Вам за все.

– Я что? Это моя работа.

У выхода было людно. Вдруг какая-то женщина вышла навстречу ребятам. Она плакала, обнимала, целовала ребят, говорила какие-то слова благодарности. И только когда к ним подошел пожилой человек и стал их так же благодарить, они поняли, в чем дело. Голова его слегка покачивалась. Он обнимал ребят.

– Спасибо вам, сыночки мои, спасибо! Если б не вы, я бы не стоял сейчас здесь перед вами. Вы обрели себе хороших друзей.

К приезду ребят Степан Андреевич все подготовил. Посреди зала стоял накрытый стол. Все сели за стол и выпили по рюмочке. Домашняя семейная обстановка помогла Степану Андреевичу разрешить давно наболевший вопрос.

– Сережа и Андрюша, я хочу рассказать вам нечто очень важное, особенно для меня и Сергея, да и для Андрея тоже.

Было видно, что Степан Андреевич волновался.

– Было это давно. Вот с этого дома уходил я на фронт. Шел мне тогда двадцать второй год. Провожать меня особенно некому (отец уже воевал): мать, брат, двое товарищей, да соседская девчонка Люба. Ну, что, посидели мы, выпили, станцевал я с этой Любой пару раз, да и все на этом, куда еще. Не ахти какое веселье, а на утро – на сборный пункт. Попрощался я с матерью, друзьями, а тут и Люба эта самая. И откуда ей взяться-то было?

– Степан Андреевич, я буду ждать Вас с войны, – говорит, а у самой слезы в глазах.

А я ей говорю:

– Да что ты, мы ведь с тобой и не встречались даже. Да ты, пока я воюю, еще встретишь кого-нибудь, да замуж выйдешь.

А она:

– Нет, Вас только Вас буду ждать!

Обхватила меня за шею и шепчет на ухо:

– Люблю я Вас, Степан Андреевич, миленький, люблю!

– Ошеломила она тогда меня, ох, как ошеломила. Ну, я так легонько отстранил ее от себя. Поцеловал в лоб, словно передо мной ребенок стоял, и пошел. Ничего ей тогда конкретно не обещал. Война есть война, всякое может быть. А как только сел в вагон, то вскоре и забыл про нее. Ну ладно, время идет, война к концу. Еще в сорок третьем узнал, что мать погибла во время бомбежки. Отец тоже погиб под Кенигсбергом, брат пропал без вести. Один, как перст, остался. Куда податься? А тут Михаил, друг мой фронтовой. Он и увез меня к себе на Родину.