– Связь с Алекс была запланирована только в чрезвычайных ситуациях, поэтому мы не рисковали ее легендой. А когда группа наблюдения засекла контакты Вернера с правительственной верхушкой, нам пришлось выводить Алекс из спячки. Она молчала два месяца, а потом вышла на связь и передала аудиозапись, на которой подробно изложила план Вернера. Алекс утверждала, что он готовится передать важные разработки британскому правительству, а позже намеревался с ней и сыном исчезнуть. У нее были доказательства, она планировала передачу документов, но больше не вышла на связь.

– Эта информация хоть как-то подтвердилась?

– До сегодняшнего дня – нет, но вмешательство дипломатов и МИ6 в исчезновение Эрхарда говорит, что Алекс была права.

– В чем вы сейчас видите проблему?

– Проблема в том, что мы просили Алекс стать Сашей Вернер на год. Год прошел три месяца назад. Если она очнется в больнице как Алекс Петровская, то предъявит нам императив.

– Вернер ее не отпустит, – я вскакиваю и снова начинаю ходить по комнате.

– Она это знает и пытается найти выход. Думаю, беременность из этого разряда – Алекс даст возможность видеться Вернеру с дочерью, а он ей с сыном.

Разговоры о новой семье Алекс меня раздражают, я перевожу тему:

– Если Алекс считает, что я мертв, зачем мне вступать в игру?

– Ты вступишь в игру, если после наркоза она проснется как Алекс Петровская и заголосит, что она вдова Макса, а Вернер – насильник. Тогда ты заберешь ее из клиники и увезешь в убежище. Если Эрхард не вернется через сорок дней после исчезновения, Алекс вступит в наследство.

– Насколько я понял, брачный контракт не в пользу Алекс?

– Это затрагивает только сына. В вопросе воспитания Эрхард проявил принципиальность. Он хотел, чтобы мальчика воспитывал мужчина из рода Вернеров. Касательно денег, Алекс – прямая наследница его финансового и интеллектуального капитала.

Наши хотят прибрать к рукам разработки конструкторского бюро Вернера. Все проще пареной репы. Кто контролирует Алекс, тот владеет капиталом Вернера и его военными разработками. Алекс еще не выработала свой ресурс, и в случае сброса легенды я должен ее эвакуировать, обеспечить безопасность и вернуть в личину Саши. Последнее нереально, пока она без сына и со мной. Куратор это отлично понимает. Значит, меня выведут из игры, как только она оклемается и будет готова к работе.

Дикая боль выталкивает меня из тревожного сна, в котором я бросила Икару фразу: «Нужно поставить точку в наших отношениях». Он смотрит на меня с непониманием. Я знаю, нас прослушивают. Запись последнего разговора пополнит полугодовую аудиотеку. Ей присвоят порядковый номер, проставят дату. При необходимости проанализируют специалисты, которые обратят внимание на интонации и интервалы между слов. Дадут оценку его придыханию и легкому дрожанию моего голоса. Да, мы оба взволнованы, ведь уже через час он выйдет из отеля и поедет на базу, где будет проходить подготовку к заданию, которому отдаст не только свой опыт и навыки, но и собственную жизнь.

Икар считает, что я веду себя неблагоразумно. Подставляюсь и навлекаю на себя гнев Эрхарда, ведь он неотрывно следит за моей подготовкой и наверняка прослушает запись этого разговора. Тогда я, конечно, не знала, что вижу ГБ в последний раз, но сейчас, во сне, эта истина отстукивает в моей голове обратный отсчет. Нужно что-то предпринять. Молю его сделать, как я прошу, ведь мне доступна информация, которую он еще не знает.

Его глубокий и богатый обертонами баритон пытается перекричать какая-то настырная итальянка. Она врывается в сознание и слишком громко комментирует показатели моего состояния. Светит мне в глаза и спрашивает слышу ли я ее.

Щурюсь и недовольно ворчу.

– Как вас зовут? – спрашивает она меня по-английски.

Пожалуй, это самый сложный вопрос из всех, какие можно представить.

– Гражданка, назовите свое имя и фамилию, – говорит кто-то по-русски.

Поворачиваю голову и вижу коротко стриженного брюнета лет сорока. Вид недоброжелательный. В его ванной неравномерное освещение или во время бритья жена бухтела под левую руку, от чего он резался и психовал. В уголках губ остатки томата, будто пришел сюда прямиком из пиццерии. Медицинская шапочка небрежно сдвинута, наверное, надевал наспех. Синий халат узок в плечах. В руках держит мобильник. Скольжу глазами по бейджу, на котором латинскими заглавными буквами выведено «MIKHAIL KOZLOV. INTERPRETER».

Интересно, где это я? Оглядываюсь по сторонам. Больничная палата залита солнечным светом. Перед моей койкой, а она единственная в палате, стоят двое врачей и медсестра. Вокруг меня с десяток пищащих аппаратов. Персонал отключает технику и откатывает ее к двери. Вижу, как белая бабочка бьется в оконное стекло, прямо как я о стенки своего сознания.

Дверь распахивается, в палату забегает Мария, сестра моей матери. Они с мужем проживают в Бергене. Что она здесь делает и почему плачет?

– Саша! – бросается она ко мне.

Так меня называл только отец. С чего это Мария впала в ностальгию?

Я все еще не могу отойти ото сна. Там было хорошо и безопасно. А в реальности господствует боль. Приподнимаю голову, пытаюсь себя осмотреть, но персонал просит меня ничего не трогать. Ждут хирурга, который меня оперировал. Он расскажет о ходе операции и даст рекомендации.

Операции?! Я в ужасе!

– Что случилось? – растеряно шепчу я.

– Ты не помнишь? – Мария плачет и прикрывает ладонью рот.

– Нет, – тянусь к пластиковому стакану с водой, – хочу пить.

Дрожащими руками Мария подает мне стакан. Привстаю и морщусь от боли. Персонал встревоженно вокруг меня кудахчет. Переводчик напоминает, чтобы я не шевелилась, у меня могут разойтись швы. Утолив жажду, вытираю рот тыльной стороной ладони и спрашиваю у тетки:

– Где я?

– В Риме. В больнице.

– Как я оказалась в Италии?

– Вы с Эрхардом приехали сюда в свадебное путешествие.

– Ужасная шутка, тетя. Трудно себе представить даже наш разговор, а уж свадьбу… – Я излишне оптимистично смеюсь и отмахиваюсь. – Придумай что-нибудь более реалистичное.

Мария всплескивает руками и бормочет: «Боже всемогущий».

Такое ощущение, что из ностальгического сна меня погрузили в кошмар.

– Что последнее вы помните? – осведомляется переводчик и сует мне мобильник чуть ли не в рот.

Я морщусь и отталкиваю его руку. Кто его сюда пустил?

Заходит седовласый мужчина в костюме-тройке. На плечи небрежно наброшен халат. Мне говорят, что это хирург. Итальянцы галдят, как на рынке. Переводчик судорожно пытается разгрести все, что они нагромоздили в кучу. Хирург, как учитель перед школьниками, поднимает руку и просит тишины. Рассказ начинает без предисловий и стандартных вопросов типа: «Как ваше самочувствие?».

Оказывается, в меня стреляли. Этот факт я воспринимаю, как фантазию умалишенного, и укореняюсь в мысли, что я еще сплю. По словам хирурга, одна пуля прошла навылет, не задев жизненно важные органы, другая попала в брюшину. Ему жаль, но шоковое состояние и внутреннее кровотечение спровоцировали выкидыш. От этой новости у меня отвисает челюсть.

Я перевожу взгляд на тетку, она все еще всхлипывает.

– Мне так жаль, Саша.

– Какая беременность? Как я вообще могла забеременеть? Непорочно что ли? У меня секса не было восемь месяцев. После покушения я безвылазно жила в «Эпсилоне». Секьюрити ко мне даже помощника без присмотра не пускали. Вы сбрендили? Может, палату спутали и вам дальше по коридору?

Смотрю на лист назначения. В графе «Имя пациента» написано: Саша Вернер. Ничего не понимаю. При чем тут Вернер?

– Ты что, сказала им, что моя фамилия Вернер? – таращусь на тетку с такой ненавистью, на какую только способна. – Что за дикие шуточки?

Козлов переводит хирургу мои посылы. Тот хмурится, переглядывается с коллегами. Не нравятся мне эти взгляды. Обычно после таких переглядок мне вкалывали очередную порцию транквилизаторов.