"Звучит так, будто ты её оправдываешь".

   "Ты человек со стороны, - мягко сказала она, усаживаясь вновь на свой корень. Я присел рядом. - Видел её хоть раз? Разговаривал с ней?"

   "Нет, но..."

   "Эту женщину вела любовь. В какой-то момент, когда мама не способна была продолжать, любовь взяла её за руку и провела по острым камням, и через водоёмы, и по костям мёртвой земли. Мама ни на минуту не усомнилась в правильности выбранного ей пути, и в самом деле: какое значение имеет путь, когда ты идёшь лечить милое сердце?"

   "Никогда не знаешь, куда в конечном итоге прибудет твой поезд, даже если на каждом перроне его встречают цветами", - я вспомнил улыбающегося мужчину на фотографии. Он так трогательно обнимал своих девочек. А потом это воспоминание заместило другое: раздутое белое лицо и опухшие руки, неподвижно лежащие на лакированных подлокотниках.

   "Мама любила его до того сильно, что просто не могла отпустить. Она говорила: "Лучше человека нет на свете", и мы, маленькие неразумные девочки, верили ей на слово. Я-то совсем не помню, я была совсем крохой. Так что да, я не виню её. Может быть его - за слабость, - но не её. В каком-то смысле мама спасла папу. Вытащила из ямы, в которую он свалился".

   "Заболел, - сказал я. - Твоя мать писала, что он заболел".

   Мария пропустила мою ремарку мимо ушей.

   "Оля и Аня немного его помнили. Рассказывали, что он был большим, весёлым, часто нянчил их на коленях. От него пахло кофе и тёплым молоком, а голос похож на приятное урчание в животе после еды. Все хотели бы, чтобы он вновь стал прежним".

   Она посмотрела на меня и не отводила взгляда около минуты. Я первый опустил глаза.

   "Любящее сердце не способно смириться с целой прорвой вещей. Заболел? О, нет. Он был мертвее мёртвого, его тело разлагалось в кресле, выдыхая к вечеру тучи мух. Мама не отпускала его душу; своими чувствами она намертво привязала его к телу".

   "Разве это любовь! - воскликнул я. - Так не бывает!"

   "Любовь бывает разной. Ты человек оттуда, - она сделала многозначительный жест рукой. - Из большого мира. Ты лучше объяснишь мне, как бывает. Я просто говорю то, что знаю и что видела своими глазами".

   Я надолго задумался. Хотелось отыскать одно-единственное веское слово, которое заставит Марию думать в унисон со мной, но такого слова, кажется, просто не могло существовать. Потом мне вспомнилась Акация, и я не смог сдержать улыбки.

   "А знаешь, мне всё это знакомо. В некоторых случаях весь накопленный человечеством опыт можно просто выбросить на помойку, - я соединил руки у груди жестом, долженствующим обозначать то, что не так просто передать словами. - День, когда появилась эта малышка... был переломным для всей моей жизни. Наверное, именно тогда я понял, что ширма, отделяющая безумное от повседневного, сродни паутины, затянувшей дверной проём. Ты почувствуешь её как нечто неприятное и едва осязаемое, но и только".

   Она слушала, обняв руками колени. Потом, отбросив прядь волос, нимало не потускневших за прошедшие годы, сказала:

   "Наша мама всегда знала что делать. Только она одна могла разговаривать с папой, когда он заболел. Она уговорила его остаться, и он не смел ей отказать. Не думаю, что он этого хотел. Возможно, он хотел, чтобы мы ушли и оставили его в покое. Он хотел отправиться в путешествие, но это не так просто, когда тебя держат за руки и за ноги. Поэтому ему пришлось согласиться".

   "Согласиться на что?"

   "Мама читала нам перед сном писание. Это единственное, что она нам читала. Она говорила, что папа безгрешен, что он, как Иисус, непременно воскреснет, и тогда силой своей любви, силой их совокупной любви нам удастся победить всё зло там, снаружи. Мы наконец выйдем из четырёх стен, как телёнок из коровы, и это будет прекрасный новый мир".

   Я издал горлом низкий, тревожный звук. Как-то само собой получилось. Она не обратила внимания. Продолжая говорить, Мария бездумно выковыривала у себя из-под ногтей грязь.

   "Его тело становилось хуже день ото дня. Во рту завелись жуки. Тогда мама оставила попытки его поднять и сказала, что он родится заново, от безгрешной женщины, которой, конечно, будет одна из дочерей. Она проводила разные ритуалы, молилась по девять часов в день, не спала и всё просила Господа о снисхождении... хотя просыпаясь, я неизменно слышала, что она разговаривала с отцом. Она просила папу о снисхождении к себе самому, понимаешь? Однажды она отвела меня в сторону и сказала, что я должна готовиться. Что именно я стану той, кто поможет ему родиться заново. "Ты же хочешь спасти папу?" - так она говорила. И я хотела. Всем сердцем хотела, чтобы у неё и у папы всё было хорошо... но, оказавшись здесь в следующий раз, я просто не смогла себя заставить вернуться. Несмотря на то, что любила их до смерти. Там, на той стороне, осталась единственная моя семья. Прошло время, прежде чем я поняла, что мне уже не к кому возвращаться".

   Влага в глазах Марии напоминала застывшую смолу. Воспоминания погрузили её в транс.

   "Они всё ещё здесь, - тихо сказал я. - Анна просила у тебя прощения. И если ты хочешь с ней поговорить..."

   "Всё это больше не имеет смысла, - рот Марии казался маленьким и беспомощным. - Это уже не моя милая сестрёнка. Даже не её душа. Бестелесная сущность, отпечаток того ужаса, что она пережила когда-то".

   "Значит, я всё это время болтал с призраками. А как же твой отец?"

   Я хотел спросить: "А как же Акация?", но не посмел. Мысль, что я прикипел душой не к настоящему, живому младенцу, а к куску шевелящейся плоти, который бросила мне, как голодному псу, квартира, просто не помещалась в моей голове.

   "И он тоже. Каким бы он перед тобой не предстал - это не более чем круги на воде. Папа всегда был трусоват. Он был рад покинуть нас вновь, сразу как это стало возможно".

   "Прости", - я не знал что делать, чтобы её успокоить. Эта история совершенно выбила меня из колеи.