Оглядываясь, я видел хижину, сложенную из обструганных досок. С одного её торца лился слабый свет. Бока облезлые, а вокруг - восхитительно пахнущий лес, самая сердцевина гриба. Было слышно, как страж бродил от одной стены к другой, как качал головой, роняя лилипутов на землю.

   Я много раз представлял, каким он будет - момент освобождения. Как натягиваю грязненькие джинсы, выхожу в подъезд, как ни в чём не бывало здороваюсь с соседом. Стараюсь не подать виду что я - Робинзон, вернувшийся после долгих странствий. Попрошу у него сигаретку... нет, пожалуй, это лишнее. Просто спущусь на пол-этажа ниже, к замызганному окну, и буду долго возле него стоять, оборачиваясь на каждый звук шагов и заводя разговоры - то, чего я никогда раньше не делал.

   Но если в старый мир возврата нет - что ж, пусть будет так. Если непременно должны быть грязь и холод - и по ним я соскучился тоже. Чем это хуже продуваемой всеми ветрами парадной? Все ощущения были до дрожи настоящими. Если это мираж - я готов был отвесить его создателю земной поклон.

   Именно это я и сделал, когда предстал перед ней, тонкой, как тростник, с острыми ключицами, одетой в просторное одеяние, напоминающее мантию или мужскую рубашку гигантских размеров, таких, что могло с лёгкостью заменить женщине платье.

   "Ты, наверное, голоден, - сказала она, поднимая на меня глаза. - Я собрала немного ягод и дикого картофеля".

   На коленях у неё стояло что-то вроде плетёной корзины.

   "Дикий картофель!" - я не знал, смеяться мне или плакать.

   "Ну, да, - она явно не понимала причин моего веселья. - Он не такой вкусный, как варёный, но здесь не добыть огня. Совсем. Зато смотри, я нашла несколько съедобных грибов. Как ты сюда попал?"

   Я подошёл и как ни в чём не бывало присел рядом. Пошевелил пальцами ног, наблюдая как отваливается с босых ступней грязь.

   "Мне помогла твоя сестра. Анна. Если бы не она, я бы рано или поздно сошёл бы с ума".

   Брови на светлом, веснушчатом лице поползли вверх.

   "Анечка! Она жива?"

   "Жива, но тебе, наверное, не стоит её видеть".

   Я ожидал дальнейших расспросов, но Мария, похоже, что-то знала. Она медленно покачала головой, будто пыталась взглядом расколоть мою голову, как орех, и понять какие знания о родственном ей мире успели там осесть.

   "Ага, точно. Бедненькие. Мне очень грустно оттого, что они там застряли. Как мухи в меду, понимаешь? Она умерла от истощения. Всё время глядела в этот дурацкий глазок, и мама привязала её к двери и держала так восемь суток, пока Анечка не перестала сначала умолять развязать её, а потом дышать. Мы пытались таскать ей еды, но мама всегда была начеку. Она появлялась из темноты как настоящая летучая мышь".

   Всё это было сказано таким ровным голосом, что у меня по позвоночнику прошёл холодок, а по телу пробежала дрожь. Мария это заметила.

   - "Нельзя гулять в мокрой одежде", - сказала она.

   "Всё это ерунда. Я так рад, что на свободе, что даже не ощущаю холода", - убедить себя в этом мне не составляло труда.

   "На свободе, - тонкие губы растянулись в скептической улыбке, - Смотря что ты предпочитаешь считать свободой. Кстати, как тебя зовут?"

   Я представился. Её имя я знал и так.

   "Так вот, свобода... У каждого она своя. Для одного возможность идти в любую сторону, в какую пожелаешь, для другого - побыть наедине с собой. Всегда найдётся кто-то, кого не устраивает твоё понимание свободы. И всегда будет тот, для кого отпустить тебя восвояси - значит попрать свою собственную".

   "Сложная штука".

   "Да".

   Она отставила корзинку, поднявшись на ноги.

   "Божечки, человек из моего мира. Настоящий, разумный человек. Я... временами я забываю, что есть ещё что-то, кроме этого леса, да нескольких пещер на западе. Рассказываю своим маленьким робким друзьям о прошлой жизни, и они удивляются: как такой мир может существовать? Как все эти события могут происходить? Иногда я и сама не понимаю".

   Мария улыбнулась краешком рта и посмотрела на меня.

   "Значит, их и в самом деле убили, - услышал я свой голос. - Твои сёстры мертвы".

   Её глаза приобрели оттенок туч над нашей головой.

   "Иногда я просыпаюсь от криков. Иногда не просыпаюсь, но вспоминаю наутро, что слышала их сквозь сон. С Анной ты говорил, я, кстати, очень рада, что она не утратила искры сочувствия в груди, а Оля... уверена, раз ты здесь, ты нашёл способ мимо неё пробраться. Бедняжка была послушной девочкой. Хорошей. Интересной собеседницей - в её голове жили тысячи идей. Когда мама сказала, что никто даже в своих мыслях не смеет покидать пределы квартиры, Оля сделалась главным её оружием. Когда я пыталась вообразить себя в другом месте, она всегда оказывалась рядом. Говорила: "Машка, мама придёт за тобой. Мама видит тебя. Она накажет нас всех". В чулане было спокойно, но потом нас отправляли туда только вместе - за мои и за её провинности. Моих было гораздо больше..., - лицо моей новой знакомой оставалось безмятежным, будто у школьника, пересказывающего события одной из мировых войн. - Теперь и она мертва. А вот мне повезло".

   "Я... почти уверен, что знаю полную историю. Собирал информацию по крохам. По крупицам. Твоя мать была ужасным человеком".

   Я ожидал гримасы, но на лице Марии появилась лёгкая улыбка.

   "Быть женой и матерью - самая чёрная работа, которую я знаю, - сказала она. - Любить своего мужа до конца жизни и даже после неё - великий труд. Возможно, труднее ничего нет. Не сомневаться ни на миг - можешь себе представить?".