Но то, что случилось сегодня...

   Это будет очень, очень длинная глава. Моя лебединая песнь. Доказательство того, что любое упорство вознаграждается и любая одержимость приносит плоды.

   Весь вечер я твердил про себя, как заклинание: "Открой и просто перешагни порог... открой и просто перешагни порог... окна и двери созданы для того, чтобы сбежать". Когда я услышал эти слова из уст девочки, они были похожи на элемент затянувшейся игры, на простую фантазию. Но чем дольше я о них думаю, тем сильнее они походят на заклинание, на мантру, которая с каждым кругом становится всё более существенной.

   В конце концов стало казаться, что зайди я в комнату и произнеси нужную фразу - даже одного слова будет достаточно, - я окажусь там, где должен быть. Где меня ждут. И я пошёл, тщательно подготовившись, покормив Акацию (ведь могу задержаться! неплохо было бы взять её с собой, но кто знает какие опасности могут нас поджидать), разобрав стенной шкаф и забаррикадировав проход на кухню и на всякий случай дверь в чулан.

   "Я вернусь, - пообещал я ей - Я никогда бы тебя не оставил, но... всё что я делаю - для нашего же блага".

   Личико исказилось гримасой, глаза асинхронно двигались под плёночкой век. Все эти родовые травмы, все врождённые пороки старались поднять в моём желудке новую волну отвращения, но отчего-то не могли. Я устроил её в колыбели максимально удобно и вышел из комнаты - спасать наши души.

   Но всё было не так просто. Я топтался на пороге детской, словно закоренелый грешник на ступенях храма. В отличие от настоящего движения воздуха, которое не только покачивало большие влажные листья, но и щекотало ноздри в комнате, что раньше принадлежала мне и звалась кухней, здесь по-прежнему всё оставалось мертво. Я не мог поверить в преимущества детской фантазии над... да даже над этим искусно наведённым миражом!

   Не знаю, сколько я простоял, бездумно пялясь в окно. Лампочка в белом плафоне мерцала, как светляк, которого накрыли банкой. Поставленные на попа кровати напоминали Стоунхендж; из-за стекла на них взирали пустыми глазницами настоящие руины древних городов. Если бы в моём багаже было хоть немного археологических (или геологических?) знаний, я бы, наверное, смог установить их возраст по глубине залегания почв, которую тоже пришлось вычислять, определив на глаз скорость движения моего лифта и ведя тщательный отсчёт времени.

   Знаю лишь, что они были уродливыми. Люди, которые жили в таких городах, наверное, были самыми несчастными на земле. Многоуровневые постройки из чёрного камня, блестящего на срезе как слюда. Площади для тревожащих душу ритуалов, резные рисунки на стенах. Я не видел останки людей - даже кости должны были истлеть - зато видел хитиновые панцири, которые, видимо, когда-то принадлежали гигантским насекомым. В отделанном тем же чёрным камнем желобе плескалась река беловато-коричневой плоти - то исполинских размеров червь волок своё тело мимо моего окна. Когда он вязко поворачивался в тесном коридоре, стекло дрожало под ударами волн рыхлой земли.

   Я заметил, каким спёртым в квартире стал воздух. В панике подумал: "Каких бы усилий оно не потребовало...", и шагнул внутрь. Что делать теперь? Смогу ли я? Или не стоит даже надеяться?..

   ***

   Я сел ровнёхонько между тремя кроватями, подсознательно зная, что никакие чудовища не смогут причинить мне здесь вреда. Мария говорила: "Нужны для того, чтобы сбежать"... Сбежать от реальности, надо полагать.

   "Просто перешагни порог".

   Я закрыл глаза. Сделал глубокий вдох. Каждый раз, ожидая чуда, я опускаю ширму век и говорю про себя: "Случись, случись"... Это всегда помогало. И когда меня наказывали в детстве, и когда отец пропадал на всю ночь, и к утру мать становилась дёрганой, крикливой (она ждала у телефона с живым выражением на лице, очевидно, надеясь, что он попал под машину или попался в тёмной подворотне каким-нибудь подонкам). А я лежал, укрывшись с головой одеялом, укрывшись собственными веками, и ждал, что будет. Когда меня били в школе, когда поезд нёс меня прочь от родного гнезда, когда я молился своим придуманным богам. Когда я, стоя на мосту, боролся с желанием перебросить ноги через перила и, как следует оттолкнувшись, взмыть в небо... это всегда помогало. Это акт доверчивости к миру, и только. Ты раскрываешься перед ним, как пустыня, алчущая влаги, раскрывается перед небесами.

   Сейчас я просто закрыл глаза и стал считать. Раз. Шуршание земли по стеклу, до слёз похожее на шёпот дождя. Два. Стрекотание крылышек залётного насекомого в коридоре. Протяжные звуки, словно кто-то невпопад дёргает струны на расстроенной гитаре; но определённо принадлежащие живому существу. Три. Голос Акации, в плаче чувствуются вопросительные нотки. Я заёрзал, но не открыл глаз. Четыре. Что-то упало совсем рядом. Шаги... такие, будто их обладатель и десяти секунд не может потерпеть без того, чтобы нервно вздрогнуть, посмотреть на часы, поправить причёску - всё это разом. Мамины шаги. Никак не могу понять, с потолка я их слышу - теперь у меня это называется безопасным расстоянием - или всё же снизу. Потом к ним добавились отцовские. Он всегда как будто боялся подорваться на собственноручно установленной растяжке. Послышалось, как кто-то насмешливо сказал: "Щенок. Смотри-ка, какой самонадеянный!". Я сильней сомкнул веки. Пять. Кто-то нервно дёргает дверную ручку. Не пойму где, но прекрасно слышу, как ходит механизм. Вверх-вниз, вверх-вниз. Шесть. Чужое присутствие совсем рядом. Не мать с отцом, нет... Некто наклоняется ко мне, и я улавливаю слабое дыхание - ещё немного, и я почувствую девчачьи пальцы, ощупывающие моё лицо. "Мария?" - вслух говорю я. Голос звучит как нечаянный утренний звон колокола в монастыре, колокола, который сонный послушник полез чистить, забыв привязать язычок.

   Открываю глаза и вижу другую сестру.

   Старшую из трёх. Болван! Мог бы догадаться, что она тоже рано или поздно придёт с тобой познакомиться. Я с первого взгляда понял, что это Ольга, несмотря на то, что она не похожа на саму себя с фотографии, и вообще не похожа на человека. Я вспомнил всё что слышал и сказал себе: "Это она. Никем другим быть не может". Очередной заложник квартиры, который, против своей воли, но сделает всё, чтобы пленник оставался пленником.

   Она сидела на торце одной из кроватей, свесив ноги и легкомысленно ими болтая. Несколько мгновений я разглядывал ступни, одна из которых была одета в сандалий на ремешке, другая нет, мертвенно-синие коленки. Парадный длинный кафтан грязно-коричневого цвета с тёмными пятнами на воротнике рубашки. Сначала мне показалось, что голова у неё чёрная от копоти: возможно, эта сумасшедшая мамаша сунула её за какую-то провинность головой в раскалённую духовку? Потом - что головы нет вовсе, а вместо неё древесный ствол с уродливыми, обломанными ветвями. Потом, моргнув, я увидел то, во что наконец пришлось поверить: горло девочки продолжалось в башню из чёрного камня; одного взгляда на неё было достаточно чтобы понять, что ни в современном мире, ни прошлом, вплоть до древнего Египта, вряд ли кому-то в голову могла прийти такая постройка; ни чудовищна, ни красива - она просто НЕУЛОВИМО ДРУГАЯ. Балюстрады, опоясывающие балконы, напоминали крылья летучих мышей, многочисленные арки, к месту и не к месту вздымающие свои базальтовые спины, донельзя приземисты и широки. Башни похожи на пучки игл, они вздымались на невероятную в сравнении с их толщиной высоту. Когда постройка склонилась надо мной, я услышал, как хлопают крошечные двери и свищет в окнах размером с игольное ушко ветер. Крошечные человечки, которые высыпали на балконы, со злобными криками хватались друг за друга и за всё, что попадалось под руку. Должен сказать, хватка у них была что надо: ни один не рухнул прямо в мой разинутый от удивления рот, хотя тот представлял для этого идеальную мишень.