Я наблюдал довольно долго. Достаточно, чтобы пятна солнца, проникающие в окно, сместились. Чувствовал себя не в своей тарелке, но ничего не мог поделать. Время ускорилось - всё это, кажется, происходило между двумя вдохами, - и в то же время я мог бесконечно замедлять каждую секунду, чтобы рассмотреть все нюансы. Я едва чувствовал своё тело. Как онемевший после укола новокаина зуб... с той лишь разницей, что вкололи лекарство прямо в спинной мозг.

   Позже я увидел перед собой другое лицо. Тот же самый нос и подбородок, те же самые скулы... но были и отличия. Россыпь веснушек у крыльев носа. Растрёпанные короткие волосы, которые девочка, похоже, обрезала себе сама. Ей, наверное, около восьми, а может, уже девять. Принесла с кухни стул, тихонько поставила его возле двери. Приложила ухо, потом заглянула в глазок, на подвижном обезьяньем личике проступило живое выражение - выражение напряжённого, радостного ожидания. К тому времени в доме воцарилась тишина. В ванной комнате шумела вода: то был однотонный, тревожащий гул, словно шум телевизионных помех. Девочка выглядела... этой мысли требуется время, чтобы быть сформированной, но я всё же попробую её выразить. Выглядела, как опальный принц, который крался потайными коридорами замка, чтобы поговорить с возлюбленной в другом его крыле.

   "Мария?" - кажется, спросил я.

   Она меня не услышала, но начала говорить так, будто продолжила давний разговор, прерванный телефонный звонок.

   "Это самое настоящее тайное место, - прошептала она. - Уйду туда сегодня и буду ждать. Буду ждать тебя там - только сумей переступить через порог".

   "Как мне это сделать? - спустя мгновение я уже кричал: - Как мне туда попасть?"

   Она не слышала. Я боялся, что она сейчас уйдёт, но девочка сказала ещё не всё. Стрельнув глазами по сторонам, она продолжила:

   "Это непросто, но ты сможешь, ведь (глупый, грустный смешок) мама говорит, я сама тебя выдумала. И, наверное, так и есть. Ты справишься. У моих сестёр ничего не получается. Они слишком привязаны к маме и к отцу, и к своей комнате. Лишь помни, что картины, которые там нарисованы, нужны, чтобы сбежать. Сестрёнки помогали мне рисовать - особенно Оля, она очень хорошая художница. Но они не умеют ими пользоваться. Просто сделай их в своей голове - здесь малышка приставила указательный палец к виску - окнами или дверьми. Перешагни порог. И всё, ты уже там! Мы с тобой славно поболтаем".

   "Думаешь, у меня получится?" - спросил я.

   Девочка встала на цыпочки, рискуя грохнуться со стула, и глаз, до этого рассматривающий что-то, что могло оказаться оставленной на лестнице соседями пивной бутылкой или надписью на стене, сфокусировалось прямо на мне.

   "Конечно, у тебя получится. Ты ведь хочешь сбежать отсюда, очень-очень сильно, прямо как я!"

   Я поверил. Моя вера перерастала в крепкую, железобетонную убеждённость, в то время как костлявая рука вдруг нависла над Марией, по-прежнему улыбающейся, а потом опустилась на её плечо. Как гигантская мухобойка. Всё время пока дымный дьявол комкал её и мял, как тряпичную куклу, наотмашь бил по щекам, до той поры пока в слюне, капающей из раскрытого рта на пол, не появились кровавые нитки, из-за двери не доносилось ни звука. Я плавал в ватной тишине, неведомой силой заброшенный в космическое пространство. Потом где-то рядом возник смешок... или всхлип? Или что-то среднее? Что-то, что получается, когда хохочущий над шуткой человек готов рухнуть в бездны истерики.

   Вновь Анна, средняя сестра.

   "Причинили ей много боли, - сказала она своим нынешним хриплым, натужным голосом. - Хотели запретить ей её маленькие мечты. Она была сильнее нас, могущественнее, а мы держали её за руки и за ноги, не давая пошевелиться. Мы не сдали её матери... но обязательно сделали бы так, если бы могли. Прошу, иди к ней и скажи, что мы не желали ей зла".

   "Я... я..."

   Я задыхался. Чувствовал себя так, словно горлом идёт кровь. Но потом понял, что не кровь вовсе, просто кто-то рыдает, прижавшись к моей груди, рыдает так, будто на слёзных железах открыли все краны. Я не знал что делать: руки отнялись, перед глазами разворачивается семейная драма, сдобренная кровью и дымом, вырывающимся, как из жерла вулкана, из покрытого копотью рта женщины.

   И тут я услышал детский плачь. Я заволновался: Акация! Подался назад, так резко, что почти услышал треск волос, которые по-прежнему обнимали мой затылок. Будто пытаешься выбраться из-под толстого слоя водорослей.

   "Берегись, - выдохнула Анна. - Мы все здесь в заточении. Все. Вынуждены рождаться снова и снова, а некоторые - не умирать, но даже те, кто рождается заново..."

   Голос становился всё более натужным, хриплым, пока наконец не превратился в неразборчивое бормотание. И вот я на свободе, в спину упираются крючки для одежды, над ухом жужжат насекомые. Застрявший в двери женский силуэт выглядел особенно жалким, вырезанным из куска размякшего хлеба. Моя грудь скользкая от пота, кончики пальцев колет невидимыми иглами.

   "Спасибо", - сказал я, не веря своему счастью: Живой! Живёхонький! Нужно бежать, Акация зовёт, она, наверное, думает, что все покинули её, несмотря на обещания, бросили на произвол судьбы, на поруки недоброго мира.

   Но я не забыл того, что ты мне рассказала, средняя сестра. И сегодня же - клянусь - сегодня же я попробую проникнуть в эту тайну...

   Глава 19. Дневник запертого в квартире.

   Блог на livejournal.com. 27 мая, 00:04. Маленький шаг для человека, но огромный - для уборщика птичьего помёта.

   ...У меня получилось! Я был там. Это удивительно и волнительно, первая настоящая удача в бытность моего здесь существования. Не жизни. Жизнью это назвать сложно... как и всё, что происходило до этого. Часы складывались в дни, те в недели и месяцы, которые в свою очередь становились годами. Это бесконечный состав, который с черепашьей скоростью тянулся мимо меня, ждущего когда наконец можно будет перейти через пути.