- Я не дохлое насекомое, - тихо сказала женщина. Острые ноготки впились ей в ладони. - Я значу очень многое для многих людей.

   - И обманываете их надежды - раз за разом, - сказал Виль Сергеевич. Было видно, как он утомился. Словно большой старый сыч, он уставился на молодого учителя. - Верно я говорю, сынок?

   - Мне надо идти, - сказал Юра. Он говорил громко, пытаясь перекричать стрекотание, что напоминало теперь звучание минорной струны на банджо. В тишине подземелья его голос прозвучал как хлопок петарды. Высоко вверху зычным, тягучим смехом отозвался Копатель. - Алёна, она...

   И побежал, пригибая голову. Супруга больше не была в его сознании костром, ради которого он жил. Сейчас она стала искрой, что, набирая скорость, стремится от огня прочь, чтобы угаснуть где-то на просторах холодной тайги. Лишённый какого бы то ни было романтического настроя, он не предполагал что подобная, воспетая во множестве песен, связь может существовать - но сейчас она ясно давала о себе знать.

   Поторопись, - звенела она.

   Блог на livejournal.com. 25 мая, 19:26. Окно в прошлое.

   ..."Эта девочка, Мария, - сказал я, остановившись у входной двери. - Твоя сестрица. Скажи, у неё ведь получилось? Она хотела сбежать, но вы, вы все были против. Так где она сейчас? У неё получилось или нет?".

   Не дождавшись ответа, я опустился на корточки и, глядя на Анну снизу вверх, продолжил:

   "Знаешь что? Мне кажется, Мария хотела, чтобы её кто-нибудь нашёл. Наверное, она не была полностью уверена в том месте, куда уходит. Но тем не менее оно показалось ей привлекательнее заточения в квартире. Расскажи, что ты знаешь. Как ей это удалось?"

   Когда я уже решил что ответа не будет, он вдруг пришёл:

   "У нас... никогда... так не получалось".

   В промежутках между словами я невольно задерживал дыхание - чтобы в конце концов понять, что мне мучительно не хватает воздуха - настолько они были огромными.

   "Что она делала? - взмолился я. - Что-то особенное? Пожалуйста, пожалуйста, скажи мне. Я знаю, у тебя нет причин меня любить, но..."

   "Была... особенной..."

   Я так радовался установившемуся между нами диалогу, что забыл о правилах предосторожности, которые сам же и установил. Я привалился к косяку, возведя очи горе и представляя себе Марию, маленькую птичку с колоссальной верой в свободу, птичку, которая сделала невозможное.

   "Мне так одиноко здесь... Мне больно".

   "Что я могу сделать для тебя?" - спросил я, но я был не здесь. Я всё ещё был далеко. И это чуть не стоило мне жизни.

   "Пожалей... меня, - сказала она. - Обними и приласкай... Скажи... что всё будет хорошо".

   Дурман ворвался в мою голову, словно морская вода, хлынувшая прямо в лица спящих моряков через пробоину в борту судна. Я едва почувствовал прикосновение к коже облака волос - они казались мокрыми и душными, как сирень. Потом ощутил жар, что терзал слившуюся с металлом плоть.

   Дёрнулся, как птаха, попавшая в сети паука-птицелова, но тщетно. Тело не слушалось. "Отпусти", - хрипел я, запоздало понимая что, возможно, все чудеса изобретательности, которые я проявил в течение последних недель, чтобы не свихнуться и не влезть в петлю, были напрасны.

   Я видел, что кожа вокруг глазка покраснела и топорщилась складками. Чёрт возьми, кажется я видел даже мышцы, которые приводят его в движение (стоит ли говорить, что у человека таких быть не может?) Окуляр подрагивал, в линзе мерцал свет лампочки, и отражалось моё испуганное лицо.

   "Согрей меня своим телом, - прошептал внутри моей головы женский голос. Там не было ничего эротичного или возбуждающего - только отчаяние маленького, потерявшегося зверька. - Мне так холодно".

   И тут я увидел, что при всём сходстве с глазным яблоком он всё ещё проводит свет, оставаясь дверным глазком. Там, по другую сторону, можно разглядеть... нечто. Тёмный силуэт, тёмное пятно. Забыв обо всём - клянусь, в этот момент во мне не осталось ни страха, ни отчаяния, - я подался вперёд и увидел, нет, не парадную и не встревоженное лицо полицейского, как втайне надеялся, увидел квартиру, в которой я сейчас нахожусь. Окно в прошлое.

   И вдруг всё исчезло. Осталась только лицо девчушки, на вид лет двенадцати. Она глядела наружу, словно надеялась узреть там сказочного тролля; рот приоткрыт подбородок смотрит вверх, на бледных щеках неровные красные пятна румянца. Длинные чёрные волосы забраны в хвост. Я узнал её. Узнал, несмотря на то, что всё это время созерцал её затылок. Эти волосы... и напряжённо отведённые назад плечи: так, что между лопатками можно натянуть нитку.

   Анна.

   Так вот какой ты была, запертая в клетке птица высокого полёта. Я бы всё отдал сейчас, чтобы изжить со свету семейную жестокость.

   Она тоже смотрела в глазок, но меня не видела. Она видела, наверное, сырой подъезд, а я над её плечами наблюдал квартиру образца двухтысячного года, когда здесь жили совсем другие люди. Было видно кухню и краешек окна, затянутый облаками как ширмой. Или это не облака? Сложно сказать. Грязные стёкла едва пропускали свет. Кастрюля на столе и пустая пыльная ваза, которая выглядела так, точно её извлекли из египетской гробницы. Я представлял это обиталище как склеп, в котором всех похоронили заживо, но всё здесь выглядело, словно слегка неряшливое, но вполне соответствующее традициям "гнёздышко советской семьи". Обои, ободранные снизу поколениями котов. Закопченный потолок.

   Глаза девчушки двигались в орбитах, на лету схватывая любую мелочь. А потом что-то спугнуло её, и она убежала на кухню, чтобы греметь посудой вне поля моего зрения и фальшиво напевать песенку, похожую на христианский гимн. Мимо двери прошла женщина - я не видел её лица, но на меня дохнуло безысходностью. В чёрном домашнем платье, которое будто тлело у неё на груди. Всему виной сигарета, зажатая в зубах. Я был знаком с такими людьми - из тех, что забывают стряхивать пепел, потому, что сигарета у них в зубах ВСЕГДА. Так к чему лишние движения? Она не взглянула на дверь, но если бы посмотрела, клянусь, я бы шлёпнулся в обморок. Не слышал, что она сказала дочери и что Анна ей ответила, видел только волны мрака, что расходились от женщины. Как радужные круги от капли машинного масла. Волосы матери были полностью седыми, а спина практически повторяла форму вопросительного знака, но по косвенным признакам я смог установить, что эта женщина - не старуха. Ещё не совсем старуха. Ей, быть может, лет пятьдесят, но что-то превратило её в настоящее чудовище. В дьявола, который беспрестанно курит и оставляет кучки пепла повсюду - начиная от подлокотников кресла и заканчивая головами собственных детей.