– У тебя бывает такое чувство, словно ты застрял на каком-то уровне и дальше никак? Кажется, что и выход виден, какая-то лазейка прорисовывается, а вот перепрыгнуть почему-то не удается.

– И все бродишь по этому уровню, бродишь… Все места, все уголочки, каждый закоулок не один десяток раз прохаживал. Все знакомо, обследовано и заучено до тошноты, а…

– Вот-вот-вот, именно так.

– А выйти оттуда не получается… И не получится.

– Это почему?

– Не обидишься, если скажу?

– Смотря, что скажешь.

– Вот поэтому и не получится. Ты даже слова простого опасаешься, строя догадки, что я скажу. А вдруг что-то колкое, неприятное.

– Э-э-э! Чего это тебя так понесло?

– Ты же сам затронул эту тему, а теперь меня перебиваешь. Я чего-то не пойму, ты хочешь на следующий уровень или просто пофилософствовать надумал?

– Хочу!

– Тогда заткнись и слушай…

(из разговора двух подвыпивших мужчин неопределенной профессии примерно тридцатипятилетнего возраста, подслушанного Давидом Жмякиным на одной из трамвайных остановок нашей бескрайней Родины)

Дедушка мучился не долго. Сначала у него отказали ноги, потом он тронулся мозгами. И если сначала он еще просился, чтобы ему принесли «утку», то потом специально наваливал под себя такие кучи, что бабушка только «охала», отстирывая обделанные простыни и проклиная свою судьбу за то, что свела ее с «этим говноделом». Ноги у него отняло по такой смешной причине, что об этом даже неудобно рассказывать. Но раз уж завели этот разговор, придется выложить все на чистоту.

Зять подарил бабке с дедом свою хоть и старую, но еще вполне достойную плазму и поставил спутниковую антенну. До этого у них был старенький еще ламповый телевизор, который они почти не включали. Разве, что новости посмотреть. В деревне особо и не посидишь перед голубым экраном, работы хватает всегда, не до телевизора. А тут такой подгон. Зять научил старика настраивать каналы и все такое. И так получилось, что в один день, прилипнув почти вплотную перед плазмой и наблюдая вполне достойную сцену из эротического фильма, дед приспустил штаны и пытался что-то там сделать со своим стручком. Почти в восемьдесят лет! Как говорится в одном анекдоте: «Господи, забрал силы, забери и мозги». Но видно у деда и то, и другое было в полном порядке. По крайней мере, мозги на тот момент включились на все сто, а что там с другим – осталось известно только ему. И нужно же было в этот самый момент в дом зайти бабушке с соседкой. Старуха привела подругу похвастаться подарком от зятя. Дед видимо так отстранился от реальности, что оторвал свой взгляд от экрана и убрал руку с промежности только тогда, когда услышал сзади себя истерически-обалдевший возглас бабки.

– Ах ты, скотина бесстыжая!

Вот и все. А мог бы быть и инфаркт, успокаивала потом бабушку та самая соседка. Хотя после того, как дед начал лукаво наваливать под себя, бабка подумывала, что лучше бы он сразу концы отдал. И если причина отказа нижних конечностей более-менее прорисовывалась, то почему у деда завернуло мозги остается загадкой. Может быть из-за того, что не мять ему больше свой хер перед голубым экраном при виде голых сексуальных девиц.

Ну, а потом деда не стало. Светлая память, как говориться. Ну, и естественно, просто память. Особенно, о том самом случае. Конечно, соседку эту надо было бы сразу пристрелить, чтобы она по секрету не растрындела всей деревне о такой стыдобе. Но что уж тут поделаешь? Пусть лучше так, чем грех на душу.

Поплакали, закопали, помянули…

Жизнь продолжается.

Давиду было двадцать три, когда не стало деда. Естественно, об истинной причине случившегося со стариком он не знал. Родственники хотели, чтобы у внука остались хорошие воспоминания о любимом и, главное, порядочном и с высокими моральными устоями дедушке. А деда Давид, действительно, любил.

Самым крутым воспоминанием о старике, был его один совершенно немыслимый поступок с точки зрения простого обывателя. Давиду тогда было двенадцать. В тот далекий летний день дед Потап возвращался с охоты. Немного расстроившийся, потому что ничего не подстрелил и для оправдания своего горя накативший чекушку самогона. Короче, в нормальном боевом настроении. И надо же так сложиться обстоятельствам судьбы, что в тот самый день на одну из лесных полян приехала съемочная группа снимать эпизоды для фильма о Великой Отечественной войне. Актеры в немецких формах, немецкие мотоциклы и прочее. Со стороны картина прорисовывалась такая, что время вернулось год так в 1942.

Дед любил свою Родину и любил свою землю. Он был патриот и собственник до мозга костей. А тут еще съемки проводились на поляне, где они с соседом заготавливали на зиму сено для скотины. В общем, старика накрыло. Вспомнив те суровые годы и решив, что опять началась война, дед Потап поливал огнем съемочную группу до тех пор, пока у него не кончились патроны. А на охоту он ходил почти всегда с приличным боекомплектом. К счастью, обошлось без жертв, даже никого не ранило, но уголовное дело на него все же завели. Правда, так же быстро и закрыли. Руководство съемочной группы сначала возмущенные, затем восхищенные таким поступком старика дали делу обратный ход. Мало того, деду предложили эпизодическую роль партизана в этом самом фильме. В обмен за это дед потребовал, чтобы те не трогали его поляну и съемки проходили в другом месте. Искусство хоть и требует жертв, но только не за счет его двух коров, которым это самое искусство до одного места. Руководство фильма согласилось, подобных полян в округе хватало. В общем, это была победа. Дед оказался самым настоящим героем. А на деньги за эпизодическую роль партизана он купил новое ружье и целую гору патронов.

Вот такой у Давида был дед.

В день похорон, когда уже близкие и соседи сидели в доме и поминали засыпанного землей старика, Давид полез на чердак. Ему стало просто не по себе от всех этих разговоров, которые завелись после того, как все накатили рюмки по три-четыре. Из воспоминаний о деде темы разговоров перешли на обычную бытовуху. Это было похоже уже на простые посиделки и его отвернуло от этих людей. Захотелось уединиться.

На чердаке были коробки со старыми вещами, всякими безделушками, ненужными мелочами, вышедшими из строя электроприборами и прочим-прочим-прочим, которые его семья привозила сюда из города за ненадобностью. Выкинуть было жалко, авось пригодиться. Вот сюда все и свозилось. Там в одной из коробок со своими подростковыми вещами и другим хламом он и нашел гвоздь, который в определенные моменты его жизни оказывался не то, чтобы судьбоносным, но играл немалую роль в некоторых ситуациях.

Давид держал в руках этот расплющенный, заточенный под нож и с обмотанной под рукоятку проволокой гвоздь, и воспоминания нахлынули сами собой.

Этот предмет появился у него в пятом классе, когда они толпой малолеток выкладывали гвозди на железнодорожное полотно, а потом после того, как по ним проезжал поезд, собирали их и затачивали об тротуарные бордюры. У него было много таких, но все они куда-то подевались. Этот же с обмотанной красно-желтой проволокой сохранился.

В седьмом классе ему нравилась одна девчонка. Он вспомнил ее, вспомнил и тот вечер, когда с гвоздем в кармане вышел против троих старшеклассников, которые угрожали ему, если Давид будет и дальше дружить с той девочкой. Драка получилась славная. Он даже не вытащил приготовленный гвоздь, ярости хватило на всех. И ощущение того, что в любой момент Давид сможет достать из кармана свою заточку, может быть и придало ему столько храбрости. Ему тогда тоже хорошо досталось, но его оставили в покое. А та девчонка гордилась им.

Он вспомнил, как вдвоем с другом разогнали толпу, наехавших на них сверстников. Опять же в кармане у него тогда был приготовленный на всякий случай гвоздь.