— Нет. Ты ненадолго угодил в зону притяжения углеродной сверхновой — бессмертной звезды, единственной в своём роде, поселённой внутри плоти, а не на просторах космоса. Её питают два драгоценных камня, которые… — я выстукивал костяшками пальцев по одеялу, монотонный шорох успокаивал Фронтенака, — да знаешь ты, что это не сапфиры. И рядом не валялись. Что-нибудь ещё увидел? Ты не проник под его кожу, падре.

— Потому что у него нет кожи. Органы, кости, человеческий мозг — всё имитация, сделанная из… — епископ вздохнул, как пленник, уставший давать показания на допросе. — У вещества нет названия. Гладкое и монолитное, ковкое и пластичное, оно может принять любую форму и в ней застыть, искусно разукрашенная телесная обманка, не отличить от простого смертного. Ангел ближе не подпускал: я лишь нащупал знакомые анатомические контуры, потом меня вежливо оттолкнули.

— А в мою кожу влезешь?

— Какую кожу? Ты из того же безымянного теста слеплен. Твой запах идентичен. Но ты не излучаешь совсем ничего. Я смотрю на тебя, а вижу разрыв и разлом. Посреди комнаты образуется область пустоты, непроницаемой. Она втягивает в себя воздух и остальное, что окружило тебя, забирает чуть-чуть, а затем выбрасывает обратно, изменённым самую малость, она покрывает тебя защитным слоем, выступая на миллиметры за предел твоей оболочки, но её притяжение прогибает и искривляет всё, к чему ты ни прикоснешься — незаметно для других, но заметно для меня. До чего странно и не по себе становится: ты обращаешься ко мне, пустота разговаривает! Есть голос, но нет рта и остального.

— А камни видишь?

— Камни?

— Как у Энджи.

— Нет. Ничего нет. Ты уверен, что не водишь меня за нос? В тебе вращающаяся бездна, а вокруг неё — лишь вакуум, бескрайний, режущий глаза и душу отсутствием… отсутствием чего-либо вообще, живого или мёртвого. Ты не монстр и не чудовище. Я зову тебя злым духом по старинке, но, по-моему, даже Господу неведомо, что ты такое…

Откровенно говоря, Фронтенак только что вломил хорошую затрещину моей вере в себя, заставив внутренние крепостные стены зашататься и осыпаться крупным песком и щебёнкой. Обескураженный, я достал пудреницу с зеркальцем — вот же глаза, два неровных ледяных булыжника с аккуратно просверленными посерёдке зрачками, и цвет такой же замечательно фиолетовый, как вчера, сегодня и всегда. Не камни Талисмана? Да как вообще? У кого из нас крыша поехала? Карбоновое солнце отогревало их любящим прикосновением, мы оба были залиты их тускловатым свечением. И было это…

…до того, как Ашшур меня зачаровал. Мда.

Стены не выдержали, крепость пала. Поневоле я схватился за сердце, инстинктивно чувствуя, что сокрушительный удар нанесён по нему, молчащему.

Из автомобиля можно вынуть мотор, из компьютера — центральный процессор. Но из меня нельзя выкрасть мозговые «батарейки», наше разделение физически не предусмотрено. Непонятно, что со мной произошло из-за двух последовательных превращений, знаю одно — камни здесь, иначе бы я как-то затейливо погиб, возможно, исчез бесследно. Ассирийский болван, пусть и не лишённый фантазии, действовал по чьей-то указке: силёнок провернуть такой крупный фокус самостоятельно ему не хватило бы — уж больно хорошо камни припрятаны от своего же сосчитавшего ворон владельца.

А если Ашшур ни при чём, если внезапно так получилось, что не виноват никто? Булыжники из пророчества скрылись сами — ну и что? Мне ведь от этого ни жарко, ни холодно. Хочу ли их опять высвобождать? Хотя не важно, чего хочу я. Что нужно им?

— Падре.

— Я слышал. Мне не решить эту головоломку вместо тебя, демон. Ты идеально запечатан и защищён от вторжений извне. Если камни в тебе, то и ответ тоже — в тебе. Ищи сам, не проси других.

— Спасибо, падре, ты мне очень помог, — я вернул полоску плотной чёрной ткани на его разверстые могилы-глаза и завязал на затылке симпатичным узлом.

— А сарказм мог бы придержать, я стар и болен, и ты мой должник. Хотя бы прикинулся для приличия, что уважаешь меня.

— Не ворчи, Бернар, я сказал буквально, без издевательского подтекста. И благодаря тебе знаю, каких горе-советчиков мне точно слушать не стоит. Прощай.

— Постой! Не уходи так сразу… Окажи мне услугу, — епископ ощупал глазную повязку, согнутые пальцы задрожали, неловко поддевая её снизу. — Убей меня. Эта ноша непомерна. Убей дважды, окончательно. Актом милосердия.

Мне срочно понадобилась свободная стена, а поскольку внутри меня их не осталось, то я воспользовался больничной. Лёг на нее, упёрся пяткой и вспомнил, что целый день не курил. Вместе с пачкой из правой набедренной кобуры вынулся пистолет. Бросил его на тумбу с лекарствами, и он с весёлым грохотом проехался по ней, сшибая коробочки, бутылочки и порошочки. Бернар не возражал.

Сигарета. Прежде чем зажечь, я изучил её так внимательно, словно был гинекологом, а она — вульгарно одетой старшеклассницей с подозрением на венерические. До чего же странно я себя чувствую, беря её в рот.

— Брат не простит мне твою смерть. Поймёт тебя, о чём ты молил — но не поймёт меня, почему внял и согласился.

— И кого мне тогда просить? Работающих тут оборотней замучают угрызения совести, хотя всего-то и требуется, что закрыть подушкой лицо старика и подержать немного, пока он не прекратит дышать. У меня банально не хватает сил провернуть это самостоятельно. А ты — ассасин, лёд вместо крови, шесть тысяч трупов за неполные четыре года жизни на земле. Трупом больше, трупом меньше… Бог свидетель, ты рождён для одной цели — убивать!

— Ну да, для любви я однозначно не рождён, — покривившиеся губы не поскупились на усмешку, а я переменил тон. — Но откуда вам-то знать, чтоб читать меня как по нотам. Вы не разглядели. Пустота скрывает и маскирует что угодно — даже розовые предрассветные сумерки на планете, вращающейся вокруг карбоновой сверхновой.

Я вложил в его скрючившиеся у лица пальцы стеклянный флакон, под горлышко заполненный зелёной дымчатой жидкостью.

— Что это? Что ты мне даешь? Яд?

— Пейте помедленнее. К его горечи нелегко привыкнуть.

Ангел, разумеется, встревожится, попытается придраться и дотошно допросить, но в итоге заткнётся и успокоенно повиснет на мне, позволив сегодня овладеть им не грубо, но чувственно, без синяков и предварительных ласк в виде скандала.

Я подарил Фронтенаку избавление на девять дней, в сне беспробудном, лишённом видений, в бархатной имитации загробного катарсиса — при условии, что он доверится и опустошит флакон до дна. Примет наркотик, запрещённый даже у нас, официально ни в каких накладных и лабораторных опытах не значащийся и изготовляемый мастером-инженером изредка, по моей личной просьбе и моему оригинальному рецепту.

Если на десятый день епископ проснётся несчастным — так и быть, мой пистолет, лежащий на тумбе с его лекарствами и дулом направленный на подушку, выстрелит.

Комментарий к 41. Чума в вены, или людоеды среди нас

¹ Вся песня в переводе:

Я никогда не чувствовал завершённость,

Не ощущал себя таким настоящим.

Кожаный ремень для усмирения,

То, что никому не излечить.

Я жажду забрать твою жизнь,

Я жажду твою душу

И твоё тело.

Я хочу тобой управлять.

2х Пожиратель людей,

Мрачный Жнец.

Я ищу того, кто уже созрел –

Мягоньких и девственных,

Чтобы проглотить все те пороки,

Что они носят под своей кожей.

Я пожираю их сырую плоть,

Напиваюсь их кровью как вином,

И таким способом… их проклятые

Души становятся моими! (англ.)

–—

² Демон написал одно слово – more (ещё).

========== 42. Оракул, или кому-то на роду написано всё испортить ==========

—— Часть 3 — Вероотступничество ——

— Получается?

— Струны лопаются. Слишком короткие.

А ещё они слишком тонкие, врезаются в пальцы, то и дело норовя поранить до кости. Я кое-как нашёл в запасах Эмили подходящие по длине, натянул на пределе прочности, они не звенят, а визжат под смычком, как будто их насилуют. И это нифига не смешно и не сексуально.