— Я не пью! — твердо заявил я и, качнувшись, ухватился за перила, чтобы не скатиться с лестницы. Князь удивленно вскинул брови, но комментировать не стал. — Разве только пуншу! Там ведро за дверью! Но мне туда нельзя, там херов советник и графинюшка.
— Да, Зефира Апполоновна, дама душная, — вынужден был согласиться князь. — Благо хоть близорука как курица. Так что при известной сноровке ее можно удачно избегать весь вечер.
— А как же ваш жених? Вы же прибыли, чтобы познакомиться с ним поближе? — вспомнил я о цели своего визита, а заодно первый раз задумался о последствиях совершенного поступка.
— Успеется, — недобро усмехнулся князь, но спокойно дойти до ведра с пуншем нам не дали. В отличие от меня, князя тут знали слишком хорошо, чтобы оставить без внимания. Стоило нам ступить в залу, где толпился народ, как князя взяли в оборот. Причем преимущественно дамы. Меня быстро оттеснили в сторону, и я украдкой стер пот со лба, прикидывая, как улизнуть наконец с бала. Но как оказалось, я рано радовался.
— Князь, представьте нас вашему другу, — раздался мелодичный голос у меня за плечом. Я резко повернулся и ослеп от бриллиантов, шелков и улыбок. Многоножка из барышень, свившая плотное кольцо вокруг князя, чья физиономия стала кислее винограда, обмахивалась десятком вееров и перешептывалась, поблескивая в мою сторону любопытными глазами.
— Поручик Дмитрий Ржевский, — отрекомендовал меня князь как хорошего знакомого. Я приосанился и зачем-то щелкнул каблуками, едва не потеряв при этом равновесие.
— Ах, поручик… — томно вздохнула одна из дам, высокая стройная блондинка. — Нашей скучной компании как раз не хватало гусарского азарта! Развлеките нас, пожалуйста. Вы пишете стихи?
Стихи?! У меня мгновенно вскипел мозг и вспотела спина. Из стихов я помнил только первую строчку из «Буря мглою небо кроет» и «Зимой крестьянин торжествует»… Ну или как-то так. Да и не Пушкина же мне читать? Вдруг он в этой реальности существует и уже все написал, сукин сын? Однако пауза затягивалась, и все присутствующие явно ждали от меня виршей. Ну понятно, а как им тут еще развлекаться? Только стихоплетством и мазурками. “Пусть говорят” же не наснимали. Да и вообще, телевидение еще не изобрели. Я заскрипел мозгами усерднее, отчаянно ища выход. Рядом тут же нарисовался давешний лакей с очередным стаканом пунша. Я принял пойло как лекарство, в два-три жадных глотка, отер губы, картинно облокотился на дряхлого деда в орденах и решил, что терять мне, собственно, нечего.
— Ну вот из последнего… Написалось спонтанно в минуты душевного томления…
Я приложил руку ко лбу и начал выдавать по памяти то единственное, что было в голове, произвольно расставляя восклицательные знаки:
«Как упоительны! В России! Вечера!
Любовь! Шампанское! Закаты! Переулки!
Ах, лето красное! забавы и прогулки!
Как упоительны в России вечера!»
Я украдкой глянул на компанию вокруг князя, и понял, что толпа потихоньку увеличивается. Отступать было некуда. За нами Москва и кромешный позор. Я хорошенько промочил горло пуншем и выдал, усугубив свое и без того шаткое положение:
«Балы! Красавицы! Лакеи! Юнкера!
И вальсы Шуберта и хруст французской булки!
Любовь, шампанское, закаты, переулки,
Как упоительны в России вечера…»
На последней фразе я понял, что с рифмой у автора песни был полный швах. Под пьяное застолье и водочку с селедочкой это нормально заходило, а вот в качестве высокой поэзии получилось не очень. Однако до меня уже дошло, что культурный пласт двадцатого века местному сообществу по-любому неизвестен, а значит, вечер продолжается.
— Давайте я вам лучше на гитаре сыграю? — предложил собравшимся, потому что пел я лучше, чем стихи декламировал.
— Подайте гитару, — тихо скомандовал князь, и все пришло в движение. Через минуту я уже сжимал гриф гитары, а томное общество расположилось вокруг меня полукругом. Сам же я, не найдя лучшего места, взгромоздился прямо на рояль задницей и принялся за дело.
Петь я любил. Гитара не устрицы — удовольствие дешевое. Да и за неимением пресса в виде пачки налички хорошо работало, если требовалось обольстить какую-нибудь даму. Я это понял еще будучи обычным детдомовцем, когда разыскал в красном уголке расстроенный, старый и знававший лучшие время инструмент и расклеившийся самоучитель игры на гитаре, где отсутствовало больше половины листов. Но мне хватило. Голос у меня был приятный, а слух хороший, и умение бренчать на гитаре не раз делало меня центровой фигурой в любой компании. Так что местную неискушенную попсой и рэпом тусовку мне раскачать раз плюнуть. Чувствовал я себя уверенно. Взял первый аккорд и… пустил петуха. М-да-с! Нежданчик. Голос-то не мой, а Митенькин. Я откашлялся, взял аккорд повыше и попробовал еще. Эхх! Была не была. Нет хриплого баса, возьмём экспрессией. Голосок вроде звонкий.
Первым в ход пошло любимое и сто раз на дамах проверенное «Кавалергарды, век недолог…». Потом «О бедном гусаре замолвите слово», и наконец бравое «Умри гусар, но чести не утрать!». Нащупав твердую почву, я принялся перепевать репертуар старых добрых советских фильмов, предусмотрительно не суясь в попсу девяностых. Дамы передо мной рдели, млели и после каждой новой песни рукоплескания становились все громче. Лакей с пуншем бегал от меня к ведру, только успевая подносить новую порцию, поскольку каждый раз после песни мне требовалось промочить горло, и, наконец окончательно запыхавшись, перетащил бадью, в которой напитка становилось все меньше, а гущи из фруктов все больше, прямо ко мне под правый локоть. Я же все больше входил в азарт. Уж больно публика была благодарная. Ну когда бы меня еще так слушали? Я и сам не заметил, как переключился на Высоцкого, выжимая из Митенькиного голоса все, что мог, напрягая связки, хрипя от всего сердца. Время от времени бросал короткие взгляды на князя, чтобы проверить его реакцию. Тот не стал занимать место на стульях, а встал за спиной у толпы и прислонился к стене, сложив руки на груди. Однако понять что-то по его позе или выражению лица было невозможно. В комнате, куда набились теперь, кажется, все присутствующие на балу, становилось безумно жарко. Я расстегнул сначала верхнюю пуговицу мундира, а потом и вовсе стащил его на фиг, оставшись в одной рубашке. Волосы, которые высохли и постоянно падали мне на глаза, я то и дело отбрасывал резким движением головы в такт музыке. Накал рос. Я рубанул последним завершающим аккордом по струнам, оборвав «Идет охота на волков», и заметил в дверном проеме хренова советника. Гитарная струна жалобно тренькнула и оборвалась. Пора было и честь знать. Я резко соскочил с рояля, подхватил скинутый с плеч мундир, а гитару с растерзанными струнами сунул под мышку, и ломанулся через волнующуюся толпу. Добежал до князя Назумовского и схватил его за грудки:
— К цыганам! Сей же час!
— Зачем? — побледнел тот то ли от неожиданности, то ли от моего напора.
— Кутить, хлестать шампанское из горла, поить медведя водкой и гонять городничего! Ну или что мы там, гусары, обычно на досуге делаем! — рявкнул я, подталкивая князя к лестнице через толпу. Откуда только силы в дохлом Митеньке взялись? Да и вообще, почему к цыганам? И на фига мне князь? Ответа на все эти вопросы не было. Идеи сыпались сами собой, а корпус кренился то вправо, то влево, и, оказавшись на крыльце, я чуть не свернул себе шею. Пришлось даже схватиться за князя и повиснуть у него на плече, да так неаккуратно, что я буквально воткнулся ему в ухо губами. Тот придержал меня, обхватив за талию, и споро втолкнул в подоспевшую карету.
— Значит, выдули ведро пуншу, теперь и на шампанское согласны? — князь раскраснелся от скачек по лестнице, волосы его растрепались, и он уже не выглядел тем мрачным типом, коим я увидел его в начале вечера. При этом как выгляжу сам, я вообще старался не думать. — Ну что ж, тогда с одним условием. Выпьете со мной на брудершафт! Вам, как человеку до удовольствий жадному, должно понравиться.
