Однако к означенному балу у меня в голове так ничего и не прояснилось. Мои тетушки два дня находились в страшном волнении по поводу предстоящего события и навели такую суету на ровном месте, что буквально свели с ума меня самого. Чтобы разбавить женское царство, я предусмотрительно взял с собой в столицу немолодого, но толкового конюха Кузьму, который отличался редкой бесстрастностью и флегматичностью. Его я приставил к себе в качестве своеобразного камердинера, и он весьма успешно наловчился держать оборону в те минуты, когда тетушки окончательно теряли разум. Основным поводом беспокойства для них, как для любых женщин, являлся мой наряд или, как они выражались, «туалет» на предстоящем балу. Все два дня до бала они то и дело врывались ко мне в комнату то с розовыми, то с голубыми, то с зелеными панталонами, трясли охапками кружев, коробками белил и румян и даже норовили завить мне волосы раскаленными щипцами и прилепить «мушку на щечку», но я был неумолим, заявив, что если весь этот балаган не прекратится, то пойду на бал в чем мать родила. Князю-де такой наряд дюже понравится. Потом, выставив всех за дверь, самолично перетряхнул привезенные из деревни сундуки с тряпьем и к своему невероятному облегчению нашел среди них черный юнкерский мундир с красной окантовкой. Правда, пришлось чуток втянуть живот, чтобы его застегнуть. Слава богу, каникулы подходили к концу и вскоре меня ждал учебный год в академии. Хорошо бы, конечно, побегать кросс по утрам вдоль Мойки, но я справедливо рассудил, что первый же мой променад в трусах станет и последним, ибо местная публика пока незнакома с ЗОЖ и, видимо, кровопускание и пиявки тут сейчас самое радикальное, что могут предложить врачи, а о диетологах еще и слыхом не слыхали. Так что я просто кликнул Кузьму и объяснил, как прикрутить простую отполированную палку в дверной проем. Турник получился что надо. Ну а отжимания делать и планку на одной руке, тут никакого специального оборудования не надо. Будет рохля Митенька если не с шестью кубиками, то хотя бы без пузца. А уж ягодицы я так накачаю, что никакой князь туда своим вялым великосветским хером не протолкнется. Я хмыкнул своим мыслям, пригладил волосы, жалея, что пока нельзя состричь их под ноль как в армии, и остался отражением в зеркале доволен. В мундире я на невесту на выданье походил чуть меньше.
В день бала обе тетки слегли с мигренью. Они оказались на удивление запараллелены, несмотря на то, что по характеру и темпераменту различались кардинально. Дарья Петровна была бойка, говорлива и любопытна, а Марья Петровна почти все время молчала, робела и любила лить «сладкие слезы» над сентиментальными романами. Тем не менее стоило одной заболеть, как вторая валилась с той же самой хворью. Теперь обе синхронно стонали каждая в своей комнате, а Херосинья металась между ними с компрессами и розовой водой. Поэтому на бал я отправился в сопровождении советника Хренова, проигнорировавшего мои заявления, что прекрасно могу добраться сам, а лучше вообще никуда не ездить и провести вечер за отжиманиями. Но со мной все еще обращались как с неразумной девицей.
Особняк графини Оболонской встретил нас огнями у крыльца, длинной вереницей карет и вышколенными лакеями, которые бросались открывать дверцы с такой скоростью, словно были на энергетиках. Сама графиня выплыла на нас из парадной залы, как облако из розовых шелков и атласных лент, благоухая душными духами и волнуясь всеми своими телесами. Ее объемная грудь, стесненная узким корсажем, грозила вывалиться наружу в любой момент, а на редкость маленькие для такой комплекции ручки были затянуты в белоснежные перчатки по локоть. Эту самую ручку графиня ткнула мне прямо в нос. Я машинально вдохнул, и в носу защекотало от одуряющего запаха то ли пудры, то ли талька. Я не выдержал и оглушительно чихнул.
— Графинюшка! Зефира Аполлоновна! Божественно как хороши сегодня! Шарман! — взвыл Хренов и зло зашипел в мою сторону, направляя меня тычком вниз: — Ручку, ручку целуй, болван!
Только тут я сообразил, что ручки дамам нужно целовать как в кино. Я украдкой мстительно вытер сопливый нос лайковой перчаткой хозяйки бала и выпрямился, радуясь, что военная выправка никуда не делась. Хотя росточку в юнкере Рже-как-его-там было метр с кепкой.
Графиня цапнула меня оценивающим взглядом, и я отчетливо понял, что легко не будет. Видимо, слухи о Митенькиной помолвке с эксцентричным князем за неимением телевидения и боулинга в местном светском обществе стали главным событием. Это означало, что сейчас меня начнут препарировать по полной.
— Так вот, значит, какой вы, Митенька, — плотоядно протянула графиня, оправдывая мои худшие опасения. Подхватила меня под локоток и интимно дыхнула прямо в ухо: — А князь запаздывает. Но обещал быть всенепременно!
В этот момент на лестнице появился важный толстый тип с огромным напомаженным коком и высокая вертлявая женщина, буквально сгибающаяся под весом тяжелого бриллиантового колье, и Зефира Аполлоновна на несколько минут потеряла ко мне интерес. Хренов, сволочь, подкрался незаметно и больно ухватил меня за другой локоть, еще не облапанный «графинюшкой». Я постарался стряхнуть с себя злобную вошь, но он вцепился как клещ:
— Мне необходимо переговорить кое с кем, так что, смотри, без своих дурацких выходок! Сейчас князь прибудет, и я тебя ему представлю. Все понял?
— Ага! — буркнул я, и он растворился в толпе, оставив меня на попечение графини и сарказма в моем тоне не уловив. А зря. Оставшись без надзора, я немедленно решил, что самое время провести разведку боем. Зала, в которой мы оказались, была краше музея, куда нас водили в интернате один-единственный раз. Позолота на стенах и потолке и ярко пылающие многоярусные люстры отражались в натертом до блеска паркете. Из распахнутых настежь дверей, ведущих в другую и, судя по всему, еще более обширную и богато украшенную залу, неслись звуки музыки и шелест шагов танцующих. Я содрогнулся, думая, что тур вальса меня убьет наповал, как и вся эта великосветская жизнь. Французского, на котором тут все шпарили лучше, чем на русском, я не знал, замысловатые кренделя ногами тоже выделывать не умел. Самозванца во мне распознают в три секунды. Я ж русский офицер. Вояка, а не артист балета! Надо было срочно выкручиваться. Я украдкой огляделся. Никого из присутствующих я не знал, а они на меня пока не обращали внимания, общаясь между собой. Совсем рядом на столе стояла гигантская чаша, до краев наполненная непонятным напитком, в котором плавали дольки фруктов. Из чаши торчал огромный половник. По виду и запаху здорово напоминало ведро с компотом, которое дежурные выносили к ужину в детдоме с той только разницей, что ведро было, судя по блеску металла, из чистого серебра, и к емкости прилагался лакей в напудренном парике. Заприметив мой заинтересованный взгляд, он сделал бровки вопросительным домиком и тут же щедро налил мне компота в тяжелый хрустальный бокал. Только тут я понял, что от волнения у меня буквально пересохло горло.
— Что это, отец? — недоверчиво понюхал я пойло, хорошо помня анисовку и ее безобразное действие на Митеньку, которому, судя по реакции на алкоголь, пить нельзя было от слова совсем.
— Пунш, сударь, — непонятно объяснил лакей и почтительно склонился. — Пожалуйте…
Я аккуратно отхлебнул. Компот и компот. Алкоголь не чувствовался. И это было хорошо. Мне сегодня как никогда требовался ясный ум. Я сделал несколько щедрых глотков. Пить хотелось неимоверно. Компот был вкусным, и стакан опустел мгновенно. А я был трезвым и рассудительным, как судья. Я поискал глазами лакея и выразительно бзденькул по опустевшей таре ногтем указательного пальца. Лакей понятливо схватился за поварешку и наполнил мне еще один стакан до краев. Я, пользуясь тем, что все вокруг были заняты великосветскими разговорами, выцедил до дна стаканчик вкусного компота, а потом и еще один. Настроение значительно улучшилось. Четвертый стакан понятливый повелитель серебряного ведра и поварешки протянул мне уже без напоминаний. Я поднес его к губам, тут рука дрогнула, и добрая половина напитка залила мой юнкерский мундир и, судя по ощущениям, даже исподнему досталось…
