– Это что? – спросил я его в ужасе.

– Ваша деньга.

– 50 пенсов? Нам же всегда два фунта платят!

– Ну, больше придлажить ни магу. Либо берите – либо валите.

Мы взяли, но больше не вернулись.

Языкам нас учили так себе, но в моей школе выбрали нескольких учеников, которые изучали французский, и я был одним из них. Мне было интересно. Нравилась учительница, миссис Бэттерсби, и я быстро стал ее самым любознательным и увлеченным учеником.

Мне нравился французский, потому что казался необычным. Я долго работал над тем, чтобы научиться говорить без акцента и избавиться от местного говора. Я хотел говорить: «Ouvrez la fenêtre»[13], а не «Oo-vray lah fennetr-ah!». Потому что никто не хочет слышать, как ты коверкаешь красивый французский язык местным говором[14].

Что я имею в виду? Бирмингемцы высмеивают говор Черной страны (ям-ям): «Эт ты ис Уолсалла, шоль?» – «Агась, аттудава». Для окружающих диалекты Бирмингема и Черной страны звучат одинаково – но они очень сильно различаются.

Вместе с желанием добиться утонченного идеального французского стал развиваться интерес к музыке, театру… и одежде. Школа наша была весьма либеральной, и старшие классы могли не носить форму. Я стал убежденным модником.

Как и любой подросток, я лишь хотел быть крутым и модным. Мне нравилось шататься по Бичдэйлу в замшевых кедах, которые очень легко было запачкать, и, надевая их, я каждый раз боялся, что они износятся или промокнут под дождем.

У меня было зеленое вельветовое пальто, которое я заносил до такой степени, что маме пришлось сделать на локтях заплатки. Также я носил широкий галстук и широкие мешковатые брюки. Благодаря бутику «У Генри», местному неплохому магазинчику одежды, я был тем еще модником.

В таких шмотках было сложно избежать комментариев от местных, и помню, как однажды вечером шел домой с танцев – мне было лет пятнадцать. Захотелось картошки фри, и я остановился возле фургончика с хот-догами у нас в районе. Еще мне нравилась пышная прическа и челка на лбу, как у ребят из группы The Small Faces, и мой прикид привлек внимание парочки гопников, поедавших хот-доги.

«Эй, приятель, пасмари на ся! Адет как педик! – поздоровался со мной один из них на местном диалекте – Ты хто ваще такой? Парень али дефка?»

Я промолчал, но вопрос отложился в голове и в какой-то степени не давал мне потом покоя. К тому времени я уже знал, что я – гей, но когда местные гопники сказали мне, что я выгляжу как баба, меня это насторожило: «Неужели все так думают? Неужели я такой?»

Когда мне исполнилось шестнадцать и я собирался сдавать экзамены, в семье Хэлфордов случилось настоящее потрясение. Безусловно, меня и Сью это удивило, но предки были огорошены не меньше. У нас родился братик – Найджел.

Найджела, конечно же, не планировали, но когда он родился, было здорово. Классно, что в доме появился малыш, мама с папой были в восторге, а мы с сестрой его обожали. Рождение Найджела казалось чудом.

Несмотря на это, после рождения Найджела мама стала все чаще впадать в депрессию. Настроение резко менялось, и она становилась очень тихой и замкнутой, пока врач не прописал ей транквилизаторы – так я всегда называл антидепрессанты. Это состояние мне было суждено испытать позже, спустя годы.

Но, как и любой подросток, я был поглощен собственной жизнью… и однажды столкнулся со сверхъестественными силами. В Бельгии. Творилась какая-то чертовщина.

Мы с лучшим другом Тони почему-то решили воссоздать школьную поездку на выходных в Остенде. Купили дешевые билеты на автобус и паром и заселились в частную городскую гостиницу. Это было пяти- или шестиэтажное здание, и хозяйка дала нам номер на последнем этаже.

Наши с Тони кровати стояли друг против друга в разных концах номера. И в первую же ночь, как только мы легли спать, моя кровать начала… трястись.

– Роб, ты чего делаешь? – подозрительно спросил Тони в кромешной темноте.

– Ничего! – ответил я, и сердце начало колотиться. – Кровать трясется!

Я выскочил из кровати и включил свет. Она стояла как ни в чем не бывало. Не успел я выключить свет и лечь, как кровать снова начала трястись. Продолжалось это недолго, но спал я той ночью плохо.

На следующий день мы с Тони бродили по Остенде, и я боялся ложиться спать. И правильно делал. Как только мы выключили свет, моя кровать снова начала жутко вибрировать. Она настолько сильно тряслась, что я думал: сейчас свалюсь на пол.

Напоминало жуткую сцену из фильма «Изгоняющий дьявола». Кровать бешено тряслась, и даже картины на стенах начали дребезжать На этот раз все продолжалось гораздо дольше, и было страшно.

Утром, когда хозяйка разносила завтрак, на ломаном французском, с помощью карманного словаря я пытался ей сказать, что произошло:

«Э, прррастит, мадам! У мена крава… эээ… трррясет!»

Она уставилась на меня и покачала головой «Мне нечего вам сказать!» – гавкнула она и ушла. В общем, вот так… Но я верю, что в тот выходной в Бельгии я впервые столкнулся с чем-то сверхъестественным.

Дома в Уолсолле я всерьез кое-чем увлекся – и надеялся, что, может быть, удастся сделать на этом карьеру.

Я любил смотреть по телику всякие сериалы вроде «Автомобилей Z», «Диксона из Док-Грин», «Святого» и «Мстителей», а также «Пьесу месяца» по Би-би-си. Телевидение, кино и театр привлекали меня, и я всерьез хотел стать актером.

Может, это мое будущее? Школу я уже заканчивал. Усердно готовился к экзаменам и сдал нормально, но идти в старшую школу[15] желанием не горел. Дети из рабочего класса уходили «после девятого», и я хотел уже поскорее выйти «в свет».

Предки не возражали. Они готовы были мне помогать, чем бы я ни решил заниматься. Мама регулярно спрашивала: «Роб, ты счастлив?» Когда я отвечал «да», она говорила: «Ну, раз ты счастлив, то и я счастлива». Приятные слова для ребенка. И вечерами мы с родителями внимательно изучали глянцевые брошюры из бирмингемской школы актерского мастерства, задаваясь вопросом, а туда ли податься после школы.

В брошюрах было полно фоток парней в узких джинсах, поэтому кое-что выпирало, и меня это явно мотивировало еще больше! Однако я решил, что мне может элементарно недоставать опыта актерского мастерства. Я сомневался, что меня возьмут – хватило с меня Короля с короной, впивающейся в череп.

У отца был друг, которому нравилась любительская драматургия, поэтому папа с ним поговорил. Друг сказал, что играет в художественных произведениях в местном театре «Усадьба» и они всегда искали новые таланты: «Скажи Робу, пусть приходит! Ему понравится!»

«О'кей, схожу и посмотрю, что там», – сказал я, надевая замшевые ботинки, зеленое вельветовое пальто и широкий галстук.

Я посмотрел… и мне реально понравилось. Меня сняли в «кухонной» драме[16], где я играл молодого парня из неблагополучной семьи. Остальные актеры в основном были старше меня, но меня приняли очень хорошо. Приятель отца здорово помог и всячески воодушевлял.

Мне нравилось раз в неделю ходить вечером на репетиции, и я без труда учил роль. Когда в начале спектакля поднимался занавес, я был единственным на сцене, сидел впереди и чистил свои ботинки. Режиссер сказал, что хочет, чтобы, начищая до блеска ботинки, я пел песенку из рекламы.

– Какой еще рекламы? – спросил я.

– Да без разницы, – ответил он. – Любой. Сам выбери.

Мне сразу же вспомнилась реклама зубной пасты «Пепсодент». Там была короткая веселая песенка, которую потом хочется напевать, поэтому ее я и спел: