„Против своей воли, – пишет Цвейг в предисловии к своим воспоминаниям, – я стал свидетелем ужасающего поражения разума и дичайшего за всю историю триумфа жестокости; никогда еще – я отмечаю это отнюдь не с гордостью, а со стыдом – ни одно поколение не претерпевало такого морального падения и с такой духовной высоты, как наше. За краткий срок, пока у меня пробилась и поседела борода, за эти полстолетия, произошло больше существенных преобразований и перемен, чем обычно за десять человеческих жизней, и это чувствует каждый из нас, – невероятно много! <…> Мы же, кому сегодня шестьдесят лет и кому, возможно, суждено еще сколько-то прожить, – чего мы только не видели, не выстрадали, чего не пережили! Мы пролистали каталог всех мыслимых катастроф от корки до корки – и все еще не дошли до последней страницы“».
С научной точностью и пафосом художника Стефан Цвейг исследует причины и подоплеку этой катастрофы, подвергает анализу характеры тех или иных действующих лиц, историю гибели европейской Атлантиды. Его книга обращена к людям, которые переживут Вторую мировую войну и выстоят перед фашизмом, которые будут жить в послевоенное время – без ночных бомбардировок, без массовых расстрелов, без концентрационных лагерей. Цвейг писал свою книгу как завещание, в котором своим будущим читателям заповедовал богатство европейского гуманизма, ибо вера в конечную победу разума и добра его никогда не покидала.
«И вопреки всему тому, что каждый день мне приходится слышать, всему, что и сам я, и мои многочисленные друзья по несчастью познали путем унижений и испытаний, я не могу до конца отречься от идеалов моей юности, от веры, что когда-нибудь опять, несмотря ни на что, настанет светлый день. Даже в бездне ужаса, из которой мы выбираемся ощупью, впотьмах, с растерянной и измученной душой, я снова и снова подымаю глаза к тем звездам, которые светили над моим детством, и утешаюсь унаследованной от предков верой, что этот кошмар когда-нибудь окажется лишь сбоем в вечном движении Вперед и Вперед» – так писал Стефан Цвейг. Что касается его самого, он покорился судьбе. Он больше не верил, что доживет до победы здравого смысла, и в своей бразильской эмиграции после написания книги воспоминаний в феврале 1942 года вместе с женой добровольно ушел из жизни.
«Вчерашнему миру», названному Томасом Манном великой книгой, потребовались еще годы, прежде чем она достигла немецких читателей. Путь этой книги к русскому читателю оказался гораздо сложнее и занял в общей сложности пять десятилетий. Она многократно изувечивалась советской цензурой, а ее публикация все время откладывалась под всякими курьезными предлогами типа «сейчас у нас плохо с бумагой». Что правда, то правда. Откуда было взяться бумаге в такой крохотной, без всяких тебе лесов, стране? А немногие еще оставшиеся деревья перерабатывать в бумагу для публикации одиозных воспоминаний пусть даже всемирно известного, но явно упаднического западного писателя – это уж вообще ни в какие ворота не лезет. Откуда брались такие «веские» доводы, я понял гораздо позже, когда годы спустя готовился к докладу о Стефане Цвейге в посткоммунистической России. Я просматривал различные советские энциклопедии.
Снова, как и водится в воспоминаниях, отвлекаюсь и привожу мой доклад, прочитанный в Зальцбурге на конгрессе, посвященном Цвейгу, в тысяча девятьсот девяносто пятом году, – «Стефан Цвейг в посткоммунистической России»:
«Готовясь к докладу, я не мог не справиться в различных советских энциклопедиях, что там писали о Цвейге в течение полувека. Из первой, шестидесятитомной „Советской энциклопедии“ (годы публикации: 1926–1947) мы узнаем (том 60, 1934 год), что Стефан Цвейг находился под сильнейшим влиянием фрейдовской концепции, что человеческое и социальное поведение он приписывал исключительно биологическому комплексу преимущественно сексуального характера, а себя воспринимал как продолжателя Ф. М. Достоевского, которого объявлял величайшим писателем Нового времени. По всем этим причинам, просвещает нас автор этой статьи Ф. Риза-Заде, Стефан Цвейг не мог, естественно, добиться ни широкого социального обобщения, ни сколько-нибудь существенной идейной глубины. Он не смог осознать истинные исторические процессы. Это, утверждает Риза-Заде, максимально явно видно на примере романа „Жозеф Фуше“, в котором великие события Французской революции предстают в искаженном виде, и романа-биографии „Мария Антуанетта“, представляющего собой апологию казненной королевы. То есть, „несмотря на свою позицию радикально настроенного мелкобуржуазного интеллигента, Стефан Цвейг в его творчестве является примером крайней идейной ограниченности и склонности к декадентской проблематике, что лишний раз подтверждает упадок буржуазной культуры наших дней и невозможность вызревания большого идеологически полноценного искусства на ее основе“.
Анонимная статья в сорок шестом томе (1957 год) второго издания энциклопедии не столь обширна. И тем не менее советский человек узнавал из нее, что Стефан Цвейг не мог „преодолеть ни элементы субъективизма, ни влияние Зигмунда Фрейда“. А потому его произведения об Эмиле Верхарне, Поле Верлене, о Бальзаке, Диккенсе и Достоевском проникнуты индивидуализмом и идеализмом. Такие произведения, как „Мария Антуанетта“ и „Вчерашний мир“, вообще не упоминаются: на русском языке их не было, а стало быть, они вообще не существовали.
В „Большой советской энциклопедии“ (третье издание, тридцать томов), 1978 год, том 28, нелюбимая французская королева австрийского происхождения Мария Антуанетта опять-таки не упоминается. Зато сказано о „Вчерашнем мире“ и советскому читателю объясняется, почему самоубийство Стефана Цвейга было делом неизбежным: „…его абстрактные гуманистические воззрения не были способны задержать и преодолеть кризис, который давно назревал в его творчестве и его мировоззрении“.
В „Краткой литературной энциклопедии“ 1962–1978 годов, в девятом томе (1972 год), автор статьи о Стефане Цвейге М. Рудницкий предостерегает советского читателя от „небрежения Стефаном Цвейгом общественных прослоек“, от склонности Стефана Цвейга отождествлять историю и культуру, от его поверхностного рассмотрения развития общества как простой борьбы гуманизма против реакции, от его идеализирования роли личности в истории. Но прежде всего он упрекал Стефана Цвейга за то, что тот держался подальше от политики, отрицал революционные методы преобразования общества и ошибался в определении действующих сил внутри общественной эволюции. А оценку социальной действительности Стефаном Цвейгом он назвал наивной.
„Театральная энциклопедия“ (том пятый, 1980 год) лишь перечисляет – то ли от недостатка места, то ли времена изменились – те произведения Стефана Цвейга, которые к тому времени были поставлены на сцене, и лишь замечает, что в этих пьесах ощутимы элементы идеализма и декадентская проблематика.
Произведениям Стефана Цвейга посвящали советские литературные критики много страниц своих исследований (статей и диссертаций), но прежде всего очень много предисловий, чтобы советский читатель мог „правильно“ (то есть по-марксистски) читать Стефана Цвейга. Так, уже первое, двенадцатитомное издание произведений Стефана Цвейга (издательство „Время“, 1927–1932 годы) содержит несколько подобных предисловий. В первом томе мы находим хотя и короткое, но очень впечатляющее и положительное вступительное слово ни больше ни меньше как Максима Горького, который подчеркивал, что (так кажется ему) до Стефана Цвейга еще никто не писал со столь глубоким чувством, с таким пониманием, с таким необычайным состраданием к человеку и с подобным уважением к женщине. Любовь, по мнению Горького, – главная и основная тема его произведений.
Этот тон вступлений в названном издании издательства „Время“ уже через короткое время меняется. Так, В. А. Десницкий в своем вступительном слове к русскому изданию седьмого тома („Три мастера“) направляет внимание русского читателя прежде всего на тот факт, что Стефан Цвейг, находясь под воздействием Мережковского и Розанова, превратил творчество Достоевского в легенду; то есть под влиянием писателей, которые произведения Достоевского, как и всю художественную литературу, рассматривали сквозь философскую призму мистицизма, пренебрегая целями борьбы за надвигающуюся социальную революцию. В девятом томе (1931 год) академик Десницкий упрекает Стефана Цвейга в том, что в его произведениях отсутствует движение масс, классовая борьба… В десятом томе (1932 год) Анатолий Луначарский утверждает, что в произведениях Стефана Цвейга о Гёльдерлине не может быть никакого научного решения соответствующей проблематики, потому что значение этой проблематики может быть ясно лишь марксистам, к коим Стефана Цвейга, воистину, никак невозможно причислить… В одиннадцатом томе (1932 год!) тем же упомянутым Десницким Стефан Цвейг подвергается уже весьма сомнительным оценкам, как то: „Суждения Стефана Цвейга реакционны“, „Стефан Цвейг – мелкобуржуазный анархический индивидуалист и типичный представитель буржуазного упадничества в эпоху империализма“.
