Но, обо всём по порядку.

Я согласилась остаться. Безумное, конечно, решение, даже иррациональное, но внутреннее чутьё выдало вердикт: парень не опасен, делай, что он говорит. Причём его голос на этот раз был настолько громким, даже жутковатым, что я решила послушаться. А может, просто мокрая одежда и замёрзшие пальцы на руках и ногах оказались последним, что добило выдержку.

По всему периметру стены у изголовья кровати рассыпаны крохотные светящиеся точки. Они в прямом смысле не только светятся, но и образуют созвездия – если приглядеться и знать, что искать.

Я выпутываюсь из пледа и нажимаю на одну из кнопок на стене – где-то под кроватью загорается свет. Тусклый и дезориентирующий. Нажимаю ещё одну – подсвечивается ниша у изголовья и вертикальные светильники по бокам. Теперь комната погружена в приятный, тёплый жёлтый свет. Третья кнопка отвечает за светильники в углах комнаты, которые добавляют её освещению максимум яркости. Встав на колени, я исследую шоколадное панно со звёздами – оно сделано из натурального дерева, причём так аккуратно, что стыки между досками невозможно обнаружить ни глазами, ни пальцами. В этом дереве проделаны крохотные отверстия, а в их глубине, должно быть, вмонтированы светодиоды. Я машинально ковыряю одно из них пальцем, пока способность думать не возвращается в мой всё-таки взявший передышку мозг.

Я помню, как входила в эту комнату с твёрдым намерением отогреться в ду́ше и переодеться в сухие футболку и джинсы. Они до сих пор лежат на кресле у туалетного столика, а мокрые футболка и юбка полностью высохли на мне, пока я «прилегла на пару минут отлежаться». Сколько, в итоге, я проспала?

Спустя пять минут поисков телефона, оставленного в ванной на раковине, я выясняю, что в Ванкувере в данный момент четыре часа утра. Массаж лица с особым вниманием вискам и глазницам, помогает осознать и принять эту новость. Поскольку репутация уже нашла свой конец, я решаю всё-таки принять душ и переодеться. Потом сушу волосы, по новой рисую лицо.

К тому моменту, как я спускаюсь вниз, электронные часы на кухне уже показывают 5:30, а небо в огромных окнах из чёрного перекрасилось в сине-розовый. Свет ещё тусклый, но уже достаточный, чтобы не включать искусственное освещение.

Внизу, на детской площадке, видимой сквозь трёхметровое стекло гостиной, в этот ранний час бродит девушка в красном батнике. Вокруг площадки густо посажены кусты рододендронов – решение для тех, у кого нет ванной комнаты. Ближайший общественный туалет – всего в пятнадцати минутах ходьбы отсюда, но проблема в том, что на ночь его всегда закрывают. От таких, как мы.

Быть девушкой и «бомжевать» не просто тяжело и сложно, это опасно. В моей истории случился только один эпизод насилия, другим везёт меньше – Бонни прошла через это пять раз, дважды родила, детей забрали социальные службы. Во время вторых родов возникли проблемы, и Бонни оказалась навсегда прикованной к коляске – по крайней мере, именно такой была её версия инвалидности. Мы познакомились, когда я уже месяц жила на улице, а Бонни только предстояло родить второго ребёнка, и тогда её улыбка, ласковость и мягкость не только в словах, но и во взгляде не просто отогрели меня, а стали самым сильным обезболивающим. Бонни продолжала любить мир и после того, как лишилась двоих детей и возможности ходить, не смогли убить эту любовь и пять изнасилований. Бонни стала для меня флагштоком на корабле человечности, невзирая на то, что умерла она, как и многие, от передозировки. Но лучше так, чем заживо гнить от метадона, а впереди у неё было только это. Ну, может быть, ещё парочку изнасилований, но не детей –после вторых родов Бонни осталась репродуктивно стерильна.

Заложенное в генах стремление выжить заставило меня соображать лучше, чем обычно. Я быстро поняла, что безопаснее всего ночевать в скоплениях бомжей: если даже кто к тебе и полезет, отобьют другие, но чаще всего метадоновые даже молодые парни в сексе не заинтересованы. Кроме того, те, кто живёт на улице, в большинстве своём «нравственно правильные» личности. Гораздо больше «нравственно неправильных» сыты, хорошо одеты, живут в тёплых домах и не страдают от метадоновых язв на своих руках и ногах.

Лео спит, сидя в своей коляске. Вернее, спал. Длинный стол в столовой буквально завален едой из всех ресторанов быстрого питания, какие ему, очевидно, удалось припомнить.

– Я не знал, какую еду ты любишь.

– Вкусную, – сообщаю ему, разглядывая коробки и бумажные пакеты. Всё запечатано, никаких следов одиночного пированья нет.

– Надеюсь, тут найдётся что-нибудь вкусное, – говорит Лео, потом трёт подушечками ладоней глаза. – Правда, всё уже остыло. Наверное.

– Наверное. А ты не ел, что ли?

– Тебя ждал. Который сейчас час?

– Утро.

Я разогреваю в микроволновке жареные роллы Калифорния и бургеры для Лео. Из всего, что он заказал, мне почти ничего нельзя. Запихиваю один ролл в рот и запускаю поиск в телефоне. Каким должен быть запрос?

«Девушка, которой снесло половину лица» – нет результатов.

«Девушка, которой оторвало половину лица Ванкувер» – нет результатов.

У меня всегда с этим проблемы, моя логика запросов вечно отличается от логики поисковиков.

– Она ещё не пришла в себя, – вдруг говорит Лео, и я вздрагиваю, хотя голос у него тихий. – Вернее, они пока не дают ей прийти в себя.

– Но у них есть план? Что они собираются делать?

– А что они могут сделать?

– Например, пересадить кожу с ягодицы на лицо. Какие-нибудь пластические операции. Они же это умеют! Делают же звёздам лица «Винни-пухов».

– Не всё можно починить, Лея.

– Не всё, но почти всё. Я вот недавно видела в новостях, как одному азиатскому парню пришили кисть руки от умершего человека. Операция, правда, была очень долгая и экспериментальная, но зато теперь парень может пользоваться хотя бы одной рукой. До этого у него не было обеих. Но без руки можно прожить, а как жить без лица?

Лео отвечает молчанием, только губы поджимает. Я стараюсь его не разглядывать.

– Без ног, кстати, тоже можно прожить, – зачем-то говорю.

И выражение его лица меняется: теперь на нём раздражение в чистом виде. Ясно, думаю, обсуждать своё увечье он не любит. Все должны притворяться, что он ничем не отличается от остальных.

– Ну и, как там? Наверху? – вдруг спрашивает.

– Ничего так.

Да уж, думаю, квартира наверняка досталась ему по наследству. Он же что-то рассказывал про нерадивого, но сильно обеспеченного отца. Имея клиентов, владеющих недвижимостью по всему миру, я таким вещам не удивляюсь. Те, кто попроще, сдают её в аренду, но есть и те, кто держит такие дворцы только для себя, чтобы «если вдруг с утра захотелось в Париж, вечером уже гулять по набережной Сены». Это, по всей видимости, как раз такой вариант. Ванкувер многие любят.

– Тебе понравилось?

– Ну… уютненько.

– Есть ещё квартира в Виктории. Но я подумал, это будет слишком далеко от твоего дома, если ты живёшь в Ванкувере.

Ну ни хрена ж себе. Даже Виктория.

– Я живу в пригороде. И да, до Виктории мне ехать… если вместе с паромом и погрузкой на него… часа три. Я, вообще-то, точно не знаю – ни разу не была в столице. Давно хочу съездить на остров, но всё никак.

– Может, вместе съездим?

Я, честное слово, не знаю, что отвечать. Даже что думать, не знаю. Сильнее всего хочется спросить: а сколько всего у тебя таких квартир и где они находятся? Но, само собой разумеется, даю правильный ответ:

– Может, и съездим.

Лео кивает. Довольный, я это чувствую, хоть и не улыбается. Этот парень, вообще, похоже, понятия не имеет, как это делается.

– А ты чего спать не лёг? – интересуюсь.

– Почему не лёг? Лёг.

– В коляске? – хмурюсь, хоть и стараюсь контролировать свою мимику.

– Кровати в комнате нет.

– Да, точно, – соображаю вслух. – Извини… я блин… только прилегла на пару минут дух перевести и просто отключилась. Чёрт, мне стыдно.